– Потом деньги эти были потрачены – именно так, как нам Афанасий Кузьмич завещал, – сказал священник. – На ремонт церкви, на монастыри; стену вокруг кладбища высокую и крепкую поставили, чтобы безбожники место последнего упокоения людей не тревожили; на паломничества по святым местам; и людям в беде помогали: у кого пожар случился, кого обокрали, кто не по своей вине работы лишился… Да мало ли горя на свете!
– То есть, как я поняла, от этих денег за все эти годы уже ничего не осталось, о чем вы Хофману и сказали. Но он вам не поверил, – подытожила я.
– Не поверил, ибо по себе о других судит, – подтвердил батюшка.
– Спасибо вам большое, отец Леонтий, за то, что вы все мне рассказали. Обещаю, что никто больше к вам за кузнецовским золотом не придет, никто вас не побеспокоит, – поблагодарила я священника, а потом, поколебавшись, все-таки сказала: – А ведь у меня к вам еще одно дело есть! У Горбунова, на которого я в самом начале нашего разговора сослалась, есть рукопись книги, посвященной Афанасию Кузьмичу Кузнецову.
Когда священник это услышал, его взгляд на какой-то, пусть и очень краткий, момент потеплел. Ободренная этим, я продолжала:
– Алексей Алексеевич – не только пожилой, но и очень больной человек, из дома он не выходит. У него есть мечта: увидеть свою рукопись опубликованной, но пробивать ее издание он не в силах, да и считает, что сейчас она окажется никому не нужной. А еще он боится, что после смерти его и его жены их дети просто выбросят все его рукописи на помойку. Скажите, ведь если такая книга выйдет, она будет интересна вашим прихожанам?
– Мы свято чтим память об этом необыкновенном человеке, – обтекаемо ответил отец Леонтий.
– Тогда, может быть, вы поспособствуете ее изданию? – закинула я удочку.
– Прочитать надо, – ответил он.
– Значит, я могу сказать Алексею Алексеевичу, чтобы он приготовил рукопись, а вы кого-нибудь за ней пришлете? – спросила я. – Только скажите мне прямо, потому что не хотелось бы обнадеживать этого светлого человека, чтобы разочарование не стало для него страшным ударом – ему и так несладко живется.
Священник довольно долго думал, глядя в сторону, а потом пообещал:
– Пришлю. Но если увижу в ней ложь либо поклеп на веру нашу, то тут же верну ее.
– Не думаю, что вам придется это делать, потому что Алексей Алексеевич очень трепетно относится к истории нашего края, – сказала я и поднялась. – Спасибо, что уделили мне время, отец Леонтий. Дай вам бог здоровья!
– На все божья воля, – ответил он.
К калитке я шла медленно и, стараясь делать это незаметно, осматривалась по сторонам – да, сам дом был добротный, хотя, судя по всему, выстроили его очень давно – наверное, тут все священники староверов жили. А вот богатством или хотя бы зажиточностью тут и не пахло, и сразу становилось понятно, что не в этом видят смысл населявшие его люди. Да и платье на девушке было довольно поношенное. Не знаю почему, но я сразу поверила, что деньги Кузнецова были действительно потрачены отцом Леонтием – а ведь именно он уже двадцать пять лет тут служил – на дела богоугодные, а не на себя лично.
Сев в машину, я ни на секунду не задумалась о том, куда мне ехать, – конечно же, на фабрику. Эх, как мне хотелось Хофману в глаза посмотреть! Возле ворот фабрики повторилась недавняя история: двести рублей сторожу – и они открылись, как по мановению волшебной палочки.
– Сидора позови, – потребовала я у азиата, и тот мигом убежал.
И вот он передо мной, человек, из-за которого я зря потратила столько времени, потому что ни к каким покушениям на директора рынка он не был причастен.
– Ну, здравствуй, господин Карл Хофман, – сказала я и ехидно добавила: – Или тебе больше нравится обращение Лушик?
Никак не ожидавший ничего подобного, мужчина дернулся было, но я жестко предупредила его:
– Не рыпайся, а то хуже будет. – И предложила: – А не сесть ли нам рядком да поговорить ладком?
Неподалеку стояли пустые ящики, куда я Хофмана и отконвоировала. Мы сели, и я начала самым задушевным тоном:
– Значит, так, Лушик! Обо всех твоих художествах в Тарасове я знаю, но ничего противозаконного ты не совершил, так что сажать тебя не за что. Прибыл ты сюда по визе, а то, что на фабрике обосновался, так это каприз у тебя такой: ты решил в бомжа поиграть, а это неподсудно. Это я говорю, чтобы успокоить тебя. А вот теперь я заставлю тебя поволноваться. Я на тебя, балбеса, столько времени зря потратила, что, если ты начнешь выкручиваться и врать, я тебе трое суток в КПЗ обеспечу на «раз», да еще и в посольство телегу попрошу написать! И уедешь ты отсюда, переполненный самыми жизненными и незабываемыми впечатлениями о неприглядных реалиях твоей бывшей родины и с весьма грустными перспективами дальнейшего существования на новой матерленд. Понял?
– Понял, – ошалело кивнул он. – А… как мне к тебе обращаться?
– На «вы» и по имени-отчеству, а зовут меня Татьяна Александровна, – представилась я. – Тружусь же я частным детективом и занимаюсь расследованием покушений на Андреева, которые, при желании, можно было бы повесить на тебя. И счастье твое, что я, даже служа в прокуратуре, липовых дел никому не шила.
– Я-то здесь с какого боку? – удивился он.
– А предположим следующее: ты, влюбившись в Ларису, нанял ее брата-уголовника Валеру, чтобы тот грохнул Андреева, который твою ненаглядную шибко сильно забижал, – сказал я.
– У нее есть брат-уголовник?! – обалдел Карл.
– Наличествует, – подтвердила я. – Двенадцать лет по очень нехорошим статьям отсидел и только весной освободился, а до этого и на «малолетке» отметился.
– В первый раз о нем слышу, – сказал Хофман.
– А вот теперь – исповедуйся, чтобы лично с ним не познакомиться, причем в одной камере КПЗ, – потребовала я.
– Но вы же все знаете, – возразил он.
– Да, но кое-что я просто вычислила, вот и хочу убедиться, что я права, – объяснила я. – О своем счастливом детстве, отрочестве и юности в России ты мне можешь не рассказывать, а вот послушать, что тебе тесть о своем предке, Афанасии Кузьмиче Кузнецове, говорил, я бы не отказалась.
– Ну, во время воскресного обеда в его доме я сказал, что у нас появился новый проект, связанный с городом Тарасовом в России, куда, скорее всего, кому-то придется поехать. А потом мой тесть позвал меня в свой кабинет и рассказал, что там жил его предок, богатейший купец-старовер. Человек он был умный и предусмотрительный…
– То, что он все имущество распродал, деньги в заграничные банки перевел или в драгоценности вложил, а семью за границу отправил, я и так знаю. Скажи лучше, зачем он сам с частью состояния здесь остался, – попросила я.
– Он был русским человеком и хотел умереть на родине, а деньги оставил на тот случай, если он вдруг ошибся и революционная смута страну стороной обойдет или продлится недолго. Вот чтобы кто-то из Кузнецовых, вернувшись, и мог здесь заново дело начать, он деньги и спрятал, а все остальное на пароходе вывезли, – объяснил он. – Афанасий хоть и проводил много времени за границей, но жизнь тамошняя была ему чуждой, не принимал он ее.