– Сейчас это не имеет никакого значения. Я Выхожу из игры?
– Не хочешь присутствовать при заключительном акте трагедии? – Он искушал меня, это было видно невооруженным глазом, он хотел окончательно сделать меня частью беспощадного, сокрушающего все на своем пути механизма.
Но капитан не дурак, он уже знает, что все искушения напрасны, я никогда не буду частью механизма, не для этого он кормил меня с руки, не для этого превратил в почти совершенное орудие и отправил в автономное плавание. Да я и сама вдруг поняла, что отказываюсь от почетного места в партере не потому, что мне жалко несчастного Мишу Меньших, так по-мальчишески глупо влюбившегося в меня, нет. Он стал мне неинтересен, как только перестал быть достойным противником. Как и когда сложился во мне этот стройный порядок вещей, эта удивительная гармония с миром, я не знала. Но четко знала, что все люди в моем мире делятся на две неравнозначные категории: человеческий перегной, не стоящий особого внимания, и достойные противники, лучшие враги, прекрасные враги, удивительные враги, наличие которых и придает жизни необходимую ей остроту и восхитительную прелесть.
Лещ сразу же перестал быть достойным противником и был переведен мной в первую категорию – категорию человеческого перегноя. А сам Костя Лапицкий удержался в почетной второй только потому, что благоразумно не вступал со мной в схватку и придерживался вооруженного нейтралитета. Хотя, с другой стороны, не слишком ли ты возомнила о себе, дитя мое? Я поерзала на Костиной пластиковой табуретке и решила, что буду думать именно так.
Пока кто-то не докажет мне обратного.
– Значит, отказываешься? – все еще вяло настаивал капитан. – Не хочешь насладиться плодами своей победы?
– Уволь меня от этого.
– Ну что ж, сдала парня, молодец. А ведь он был искренен с тобой, впустил в свою жизнь и даже доверил то, что и самому близкому человеку не доверишь… Разве что вокзальной девочке на ночь… Не жалко? И вообще – как ощущения?
– Нет никаких особых ощущений, – ушла от ответа я. – Обычная работа.
– Хорошо сделанная работа. Молодец, – он решил не углубляться в пустыню моих атрофировавшихся чувств, он только побродил по кромке барханов и поспешно затрусил обратно.
– Что теперь? – спросила я.
– В смысле? – не понял Костя.
– Что мне делать теперь?
– Ты была когда-нибудь в Инсбруке? – неожиданно спросил Костя.
– Ты спрашиваешь о прошлой жизни или о нынешней?
– Прости, прости… Совсем из головы вон. Кстати, ты принимаешь таблетки?
– Какие? – Я совсем выпустила из головы приданое Виталика, те самые белые шарики, которые должны были стимулировать угасшую память. Память, к которой я не хотела возвращаться. – А-а… Принимаю, конечно.
– И как?
– Ты же видишь – как. Все больше становлюсь собой. Так почему ты упомянул Инсбрук?
– Так просто. Милый городишко в Тироле, церковь Хофкирхе, шикарные трассы для слалома, тупые австрияки с маленькими задницами, как раз в твоем вкусе. Не хочешь смотаться?
– Вербуешь сторонников горнолыжного спорта?
– Именно, – Костя ласково посмотрел на меня. – Могу устроить поездку и даже лыжи выдам. Во всяком случае, десять свободных дней у тебя будет.
– А что потом?
– Не наигралась? – участливо спросил Костя.
– Нет, – честно призналась я.
– По-моему, я вырастил гомункулуса.
– Именно. Носферату – призрак ночи.
– С таким умом ты в девках не засидишься, – подвел итог Костя.
Мы просидели с ним еще несколько часов, обдумывая технические детали окончания операции и суть беседы, которую необходимо навязать чрезмерно впечатлительному телемагнату. Игра в предполагаемые вопросы и ответы, где мы были то Михаилом Юрьевичем Меньших, то демонами, плотно обсевшими его душу, так увлекла меня, что я не заметила настойчивого попискивания сотового телефона.
– Кажется, тебе звонят, – подсказал Костя. Я вытащила телефон из кармана, и несколько секунд мы оба смотрели на него.
– Кто это тебя беспокоит?
– Сам, – я подмигнула капитану. – На ловца и зверь бежит.
Наконец я решилась ответить.
– Девочка, это я, – раздался близкий голос Леща.
Такой близкий, что я даже испугалась. – Где ты?
– Дома, – соврала я. – Как ты дозвонился?
– Ребята перебросили звонок.
– Как у тебя дела?
– Отлично. Здесь жарко и много черешни. А все остальное решится завтра, и, думаю, в нашу пользу. Во всяком случае, мне дали понять это. Сопляк не так уж виноват, он просто попал под горячую руку местной Фемиды, только и всего… Надеюсь вернуться к завтрашнему вечеру. Как насчет ужина при свечах?
– Отличная мысль.
– Тогда жду тебя завтра в «Подкове». В двадцать один ноль-ноль московского. Не будет никого, только, ты и я.
«Подковой» называлось кафе, где мы провели вечер. Похоже, оно тоже находилось под покровительством Леща.
– Ты не заедешь домой?
– Нет. Я назначаю тебе свидание. И ты можешь опоздать.
– На сколько? – – Как знаешь. Я буду ждать тебя сколько понадобится…
– Меня хватит только на пятнадцать минут… Лещ помолчал. Потом тихо и неуверенно сказал:
– Я говорил тебе, что люблю тебя?
– Нет, – прошептала я чуть прерывающимся голосом влюбленной зануды, готовой сутками выслушивать ничего не значащие признания своего бой-френда.
– Я люблю тебя. Что ты думаешь по этому поводу? Я думаю, что ты просто дурак, Лещ. Слепенький дурачок, круглый идиот со своим пентхаузом, мертвой собакой, нашкодившими спецкорами и не в меру ретивой секретаршей.
– Думаю, я тоже люблю тебя.
– Так нечестно. Я первый сказал, – помехи стали невыносимыми, но его голос все равно пробился ко мне.
– А я первая подумала.
– Я жду тебя завтра в двадцать один ноль-ноль. Отключаюсь…
Капитан, с интересом прислушивающийся к нашему разговору, шумно зааплодировал и полез в карман за мелочью:
– Браво, детка! Ты все-таки фантастическая сука. С меня штраф за два раза, – он вытащил несколько монет и аккуратно сложил их столбиком.
– Можешь заплатить и за несколько раз вперед, – я бесцеремонно взяла монеты и подбросила их на руке.
– Ты собираешься меня удивлять постоянно?
– Похоже на то. Завтра в двадцать один ноль-ноль он будет в баре «Подкова». Знакомо тебе сие злачное место?