– Покаюсь тебе, Анька. Микушку пришлось отправить на панель. Сама понимаешь, возиться с псом в моей ситуации было просто глупо, а хороших рук для него не нашлось. Уж слишком верным ты его сделала. Прямо под себя скроила…
Я с недоумением посмотрела на Эрика:
– Кто это – Микушка?
– Н-да… Проколец… Все забываю о твоем плачевном состоянии. Мик – это собачонка твоя комнатная. Крохотный такой ротвейлер. Семьдесят сантиметров в холке. Что, правда не помнишь? Вот оно, человеческое вероломство. И черная неблагодарность. А ведь он мог за тебя глотку перегрызть кому угодно. В этом мы с ним похожи, любовь моя.
Вот оно что – ротвейлеры… Вот почему тогда, на даче, мне показалось, что именно ротвейлеров я должна была вспомнить прежде всего. Эрик аккуратно и методично прибирался в квартире моего сознания, расставляя все вещи по их привычным местам.
Но теперь мне предстояло испытание еще одной квартирой – номер 151.
…Это было то еще зрелище. Прихожая и маленькая кухня были страшно запущены, комната, почти лишенная мебели, забита коробками и вещами, сваленными прямо на коробки. Но посреди всего этого бедлама победно возвышался отлично сервированный на двоих стол. Свечи и цветы в низкой вазе дополняли картину.
– По какому поводу праздник? – критически оглядев обстановку, спросила я. И опять в моем голосе проскользнули интонации Эрика. Ты все схватываешь на лету, девочка, поздравляю…
– По поводу твоего возвращения в родное бунгало, – Эрик поцеловал меня в щеку. – Это, правда, не совсем бунгало и не совсем родное. Но все-таки…
– Ты был так уверен, что я поеду с тобой?
– Конечно. Ведь я тебя знаю как облупленную. Ты бы никогда не осталась в этой богадельне. Свобода – и свобода передвижения в частности – для моей Аньки превыше всего. Позвольте манто, мадам!
Я скинула шубу прямо на руки Эрику и осталась в больничном халате. Эрик поморщился:
– Значит, так, девочка моя. Сначала в ванную, потом одеваться… Я приготовил для тебя твой любимый прикид. Тот самый, который так неотразимо действует на богатых папиков… Потом можжевеловая водка, потом все остальное. Устраивает тебя такой план действий?
– Вполне.
Эрик сопроводил меня в ванную и целомудренно остался за дверью. В ванной я нашла все, что нужно; все, от чего отвыкла в настоящей жизни. И может быть, к чему привыкла в прошлой.
Дорогая пена для ванн, дорогой шампунь, дорогое мыло. Судя по нерезкому, едва уловимому, девственному запаху, они действительно были дорогими… Полку под большим зеркалом занимала целая батарея баночек с кремами и лосьонами. Я пустила воду и через несколько минут с наслаждением погрузилась в нее. Сначала я от нечего делать рассматривала полки на противоположной стене, до самого потолка забитые одеколонными флаконами. Все флаконы были либо запечатаны, либо едва начаты. Похоже, Эрик экспериментировал с запахами, а может быть, для каждой части тела у него был отдельный одеколон – ведь все части его тела, как и черты лица, жили своей собственной жизнью. Я вспомнила его руки на руле, как будто бы понятия не имеющие друг о друге; носки его ботинок, как будто бы отворачивающиеся друг от друга… Я лениво думала об этом и рассматривала одеколоны. Долго. Пожалуй, слишком долго я не могла оторваться от всех этих легко читающихся и легко переводимых названий. И только потом поняла, почему делаю это: я все еще боялась посмотреть на себя.
Ну, решайся же, наконец. Вода всегда подаст тебя в выгодном свете, а пена для ванн скроет все недостатки. Но я так и не решилась. Сначала нужно побольше узнать о себе из первых рук, а уж потом придет время знакомиться с собой. Я закрыла глаза, чувствуя, как горячие, наполненные экзотическими ароматами струи (банальная химическая отдушка, только и всего, не надо обольщаться) смывают с меня и стерильную грязь образцово-показательной клиники, и двухмесячную кому. Еще полчаса, и из этой французской пены для ванн может, как Афродита, родиться и моя собственная память.
Афродита, рожденная из пены. Афина, рожденная из головы Зевса. Ты имеешь представление о древнегреческих мифах, Анна. Значит, ты не безнадежна. Я поймала себя на мысли, что уже привыкла к своему имени, хотя так и не вспомнила его. Есть чему порадоваться. Есть за что поднять первую рюмку можжевеловой водки. К ней я испытываю особую нежность, если верить Эрику. Он должен принести халат и все мне объяснить.
Я так долго и умиротворенно покоилась в толще воды, что Эрик забеспокоился. Он вкрадчиво постучал в дверь и таким же вкрадчивым голосом сказал:
– Ты не утонула там, любовь моя? Неприятности с Гарри накануне воссоединения святого семейства нам не нужны.
«Неприятности с Гарри». Еще один фильм Хичкока. Я, кажется, знаю все его фильмы, вот только не могу понять, так ли уж он мне нравится…
– Сейчас выхожу, – ответила я Эрику. – Принеси мне халат.
– Уже принес, Эрик распахнул дверь и оказался на пороге с белым махровым халатом в руках. Странно, я не испытала никакого стеснения, когда вылезла из ванны и позволила Эрику укутать себя восхитительно свежей махровой тканью.
– А ты все такая же бесстыжая, любовь моя, – удовлетворенно констатировал он, затягивая мне пояс на талии.
– Такая же бесстыжая, как твои губы, – мне вдруг захотелось поиграть с ним в слова. Откуда что берется, черт возьми?!
– ..такие же бесстыжие, как твои бедра. Сумасшедшая женщина! Почему ты не вышла за меня замуж?
– Решила остаться на своей девичьей фамилии.
Кстати, Эрик, как звучит моя девичья фамилия? – Я со жгучим любопытством посмотрела на него.
– Ты и этого не помнишь? – сказал он, сосредоточенно вытирая полотенцем мои мокрые волосы. – Александрова. Во всяком случае, именно эта фамилия была записана в твоем паспорте.
– Я хочу посмотреть, – законная просьба законной владелицы.
– На что?
– На фамилию. И на паспорт заодно.
– Всенепременно. Но только не сейчас.
– Почему?
– Если ты действительно ни черта не помнишь, любовь моя, к нескольким сюрпризам тебя нужно подготовить. После семейного обеда. Надо же, как волосы у тебя отросли, – он провел рукой по моим волосам, – и прическа ни к черту. Запустили, запустили тебя… Ладно, это дело наживное. Ну, иди переодевайся. Я тебя жду.
Эрик проводил меня к дверям второй комнаты, в которой я еще не была. Толкнув дверь, он сказал:
– Твои апартаменты. Зная твою любовь к чистке перьев, даю полчаса. Торжественный сбор в гостиной. Водка, сыр, бастурма, зелень, соленые огурцы и я. Все – твое любимое. И все пребывает в нетерпении.
Я закрыла за собой дверь и осталась одна. Маленькая комната, в отличие от гостиной, где окопался Эрик со своими коробками, имела вполне пристойный вид, хотя и была довольно аскетична.