– Просто так. Откуда вы знаете о господине Авраменко и его казино?
Игра, которую я пыталась навязать Лапицкому, оказалась мне не по зубам. Я почувствовала усталость, да и выпитая водка давала о себе знать.
– Я не отвечу на этот вопрос.
– Не хотите, ясно. Тогда еще одно – эта подруга образовалась в течение полугода или что-то около того. Слишком стремительные сроки для близкой дружбы. Не находите?
– Нет.
– Ее даже пригласили на юбилей Дамскера.
– Не вижу в этом ничего криминального.
– Никакого криминала, романтическая история чистой воды. Естественный ход событий. Подруга очень быстро перескочила на самого банкира. Весь октябрь и часть ноября они обедали вместе. – Я физически ощущала, как капитан плетет незаметную паутину, где мне отводилась роль подрагивающей крылышками, ничего не подозревающей мухи.
– Типичный адюльтер, такое сплошь и рядом случается, – вяло поддержала Лапицкого я.
– Так вот, эта самая Анна действительно была на юбилее. Ее видели все, но только до того момента, как был убит банкир. А потом она исчезла. Как в воду канула. Поразительное совпадение. Она оказалась единственной из присутствовавших на юбилее, кого не удалось найти, – он в упор посмотрел на меня. – Кстати, фамилия владелицы счета в банке – Анна Александрова. Вам она ничего не говорит?
– Зачем вы все это мне рассказываете? – Я аккуратно опустила руку в карман шубы.
– Вам не жарко? – насмешливо спросил капитан. – Шубу-то снимите.
– Ничего, все в порядке.
– Зачем вы все-таки пришли ко мне? – Теперь Лапицкий смотрел на меня не отрываясь. – Не проще ли было остаться в клинике и по-прежнему симулировать амнезию. Во всяком случае, у вас получалось это довольно убедительно. Я почти поверил в это, – Мне нужны документы. Я больше не могу быть никем, – черт возьми, не нужно мне было пить, почему он так пристально на меня смотрит?..
– Почему вы так на меня смотрите?
– Пытаюсь понять, какое же лицо было у вас до пластической операции.
Он ничего не забыл, этот капитан, кажется, я недооценила его. Стоит ему залезть в карман моей шубы, – а сейчас я не в состоянии оказывать сопротивление – как он извлечет на свет божий пистолет. Пистолет, из которого застрелили двух человек.
– Я не помню, какое лицо у меня было.
– Никогда не думал, что мне так повезет, Анна, – наконец сказал он. – Такое бывает раз в жизни. Тем более – в сраной ментовской жизни, как вы ее называете…
Никогда не думал, что ты вот так придешь ко мне. Видать, сильно тебя прижало.
И я не выдержала. Я совершила непоправимую ошибку. Совершенно не думая ни о чем, удивляясь полному отсутствию эмоций, я попыталась достать оружие из кармана. Легкое безобидное движение.
И тогда капитан, бросив свое тренированное тело через стол, – все выглядело так, будто бы он ждал этого движения, – перехватил мою руку. Не удержав равновесия, я упала со стула, а капитан рухнул на меня.
Совсем близко я увидела его торжествующую улыбку.
– Ну все, Анна. Кажется, это ты. И кажется, ты попалась…
* * *
…Маленькая комната, где нет ничего, кроме пары стульев и кровати, застеленной тонким одеялом. Деревянный пол, деревянная обшивка стен, низкий деревянный потолок, скошенный прямо над кроватью: видимо, комната находится прямо под лестницей, которая ведет наверх. Иногда я слышу поскрипывание половиц, люди за пределами моей комнаты поднимаются и спускаются. Но в доме отличная звукоизоляция: лестница – единственный прокол. Никаких звуков ни наверху, ни внизу – только шаги по лестнице.
Целыми днями я прислушиваюсь к этим шагам. Я научилась их различать. Поднимающихся и спускающихся – пятеро. Двоих я знаю – это сам капитан и шофер Виталик. Виталик приходит три раза в день и на очень короткое время – приносит нехитрую еду, состоящую в основном из бутербродов и кофе. Лапицкий может явиться когда угодно и просидеть сколько угодно, болтая на разные темы, ленивый простачок. Это очень странные темы, но я вынуждена их поддерживать. Мы снова на «ты», сейчас ко мне невозможно обращаться иначе, хотя больничный халат, успевший стать моей второй кожей, заменили на рубашку и джинсы. Между мной и Лапицким уже нет недоговоренности, и меня смущает только одно: почему после всего происшедшего я нахожусь не в следственном изоляторе, а здесь. Здесь, на загородной даче с зарешеченными окнами и полоской леса вдали. Лес завален мертвым февральским снегом. В комнате, где я заперта, почти всегда сумерки, и почти всегда лицо капитана кажется мне лицом туземного божка смерти, на алтарь которого брошена моя судьба.
Из деревянной мышеловки с кроватью и двумя стульями нет выхода. Меня мягко обвиняют в нескольких убийствах, два из которых я не помню, а в двух других была только свидетельницей. О причастности к убийству банкира и его жены мне сказал капитан – еще тогда, в своей квартире, наполненной воспоминаниями о горнолыжных курортах. Эрик и хирург-пластик всплыли позднее, когда я уже была заперта на этой даче, – они проявились на фотографиях, которые принес мне капитан. Там же были и мои фотографии – фотографии Анны Александровой до пластической операции, которые я уже видела. Меня не покидает странное чувство, что весь мой мир состоит только из изображений людей и изображений меня самой… Ничего живого, ничего конкретного.
Капитан выжидает – отсюда эти странные разговоры ни о чем и обо всем одновременно. Ему интересна моя точка зрения на разные вещи – те вещи, о которых я помню. Имя Олега Марилова больше не упоминается, капитан давно забросил бесперспективное дело расспрашивать меня о нем – так ребенок легко расстается с надоевшей ему игрушкой. Капитан вообще старается обходить острые углы, связанные с моей амнезией. Он – или они (я вспоминаю пять абсолютно разных манер подниматься по лестнице над моей головой) – гораздо больше интересуются прошлым Анны. Конечно, они знают обо мне гораздо меньше, чем знал Эрик, чем знал Илья, но и то, что им известно, вызывает в них почтительное удивление. Во всяком случае, именно это чувство написано на бесстрастном лице туземного божка смерти, когда я исподтишка, из угла своей смятой кровати под лестницей, смотрю на него.
Я думаю, это относится к моему прошлому. Но приходит день, когда я понимаю, что это не только прошлое. Но и будущее…
– Рано или поздно к тебе вернется память, – сказал мне Лапицкий, сидя в своей излюбленной позе: нога на ногу, руки сцеплены на круглом затылке, – но даже ее отсутствие не может служить достаточным аргументом, чтобы оправдать тебя на суде.
– Мне все равно.
– Отлично. После всего того, что ты успела натворить, тебе светит пожизненное. Или пятнадцать лет, как минимум. И считай это подарком судьбы. Ты в курсе?
– Мне все равно.