Или она была ангелом, любимой дочерью, нежной возлюбленной, профессиональным переводчиком с португальского, любительницей холодного борща? А может, она была иностранкой: ведь ее никто не ищет, ее никто не опознал, так сказал капитан…
В любом случае, она была другой. Она не позволила бы делать с собой то, что сейчас проделывают со мной…
Вздор, Анна, здесь все говорят о твоей циничной хватке, о твоей залихватской прошлой жизни. Вздор, вздор, вздор, ты обязательно все вспомнишь и почувствуешь себя среди этих заигравшихся вероломных людей как рыба в воде. И не захочешь никуда уходить.
Со временем все станет на свои места. Нужно только подождать. Черт, забыла выпить таблетку…
Я поднимаюсь и в полной темноте ищу на столе начатый пузырек с таблетками, теми самыми, что призваны помочь моей загулявшей памяти вернуться. Ими меня регулярно снабжает Виталик – патронажная сестра по совместительству. Иногда меня подмывает сунуть в рот целую горсть – может быть, процесс ускорится. Принимать эти безобидные круглые шарики – моя добрая воля. «Ты можешь не делать этого, можешь, если боишься, но это последнее слово в медицине, однократный прием активизирует нужные центры головного мозга, только и всего, – наставительно говорит мне Виталик каждый раз. – Решай сама. Хотя на твоем месте я бы воздержался вспоминать свою прошлую жизнь: за тобой столько грехов, за тобой такой хвост тянется, что не обрадуешься».
Итак, все в курсе моей прошлой жизни, даже шофер. Все, кроме меня.
Я нахожу таблетки на столе, глотаю одну – и слышу шорох в коридоре. Несколько секунд я прислушиваюсь, а потом подхожу к двери и распахиваю ее настежь.
За дверью стоит Олег.
– Можно к тебе на минутку? – спрашивает он. Неплохое начало, как раз в духе затянувшейся вечеринки на даче, куда все приезжают в надежде переспать друг с другом.
Откуда я знаю о вечеринках на дачах?
– Можно?
– Да, конечно, входи.
После пощечины в гараже мы ни разу не разговаривали, он даже не смотрел в мою сторону, и только в напряженной спине я читала по буквам: «Сука, сука, сука. Продажная сука».
– Не могу заснуть.
Еще бы тебе заснуть, когда маячит утро перед казнью.
– Я тоже.
– Прости меня, – Олег непривычно тих, и даже голос – роскошный, хорошо поставленный голос – изменяет ему. Как будто уже готовится навсегда покинуть бесполезное тело.
– За что? – Я искренне удивляюсь.
– Тогда, в гараже. Я верю, что ты хотела мне помочь.
– Ты тоже прости меня. Теперь удивляется он:
– За что?
– Ну, не знаю… За то, что надежда была лишний раз обманута. Не стоило так поступать с ней. Я просто хотела что-то сделать для тебя. Ты веришь? – Боже мой, ну почему мне так важно, чтобы он поверил?.. Почему мне так важно, чтобы он поверил именно сейчас, когда наши жизни – и его и моя, – ничего не стоят?..
– Да. Я верю. Но теперь это не имеет никакого значения. У тебя есть курево?
Конечно же, у меня есть курево, Лапицкий из особого расположения ко мне исправно снабжает меня «Житаном», должно быть, этот маленький женский каприз гирей висит на финансах капитана.
Я выбиваю сигарету из пачки, протягиваю ее Олегу и предупредительно щелкаю зажигалкой, как какая-нибудь вышколенная официантка в навороченном кабаке. Нужно вживаться в сегодняшнюю роль на банкете, независимо ни от чего трезво думаю я. И все-таки говорю Олегу:
– Ты же вроде не куришь?
– Раньше не курил. Связки берег. Теперь все равно. Думаю, они больше мне не понадобятся, – он жадно и неумело затягивается.
– Все будет хорошо, – говорю я, только для того, чтобы что-то сказать.
– Конечно, – говорит он, только для того, чтобы что-то сказать, – я надеюсь на это, как последний дурак.
– Не в их интересах тебя подставлять.
– Они меня уже подставили. Скажи, ты будешь там для того, чтобы потом, когда все кончится, пристрелить меня? – Он тщательно подбирает слова, он хочет застать меня врасплох этим своим вопросом: стандартный психологизм всех псевдоэкзистенциальных пьес, в которых он принимал участие.
– Нет. Может быть, кто-то другой, – я тщательно подбираю слова, как раз в духе стандартного психологизма.
– Зря я отказывался от сигарет, – мужественно говорит он, глотая дым. – Отличная вещь, и в башке легко.
– Еще не поздно начать.
– Ты думаешь?
– Конечно.
– Это французские сигареты? – Он кивает на пачку с белым летящим силуэтом женщины на ярко-голубом фоне.
– Все говорят, что французские. «Житан Блондз».
– У меня есть шанс?
– Думаю, да.
– Ладно, черт с ним, давай поговорим о чем-нибудь… Я все равно не засну.
Я поощрительно молчу: почему бы не поговорить, в самом деле? Он садится в кресло – любимое кресло моего мучителя Лапицкого – и поджимает колени под подбородок, – такая поза призвана умилять стареющих актрис. Сейчас, когда в комнату проникает только свет одинокого фонаря, он кажется мне совсем юным, не сыгравшим ни одной роли мальчиком.
– У тебя есть кто-нибудь? – спрашивает он.
– В смысле?
– Кто-нибудь, кроме этой банды.
– У меня был… У меня был один человек, – я вспоминаю тело Эрика, лежащее в луже собственной крови в чужой квартире, – но его больше нет. Его убили.
– Потому ты здесь?
– Нет. Я здесь потому, что я убила.
– Это не страшно? Убивать, я имею в виду. Я пожимаю плечами. Если бы я помнила!
– Я знаю, что бы сказала Марго, если бы увидела меня тут. Если бы узнала, что я собираюсь сделать.
Марго – я уже слышала это имя. Марго, которая подарила Олегу «девятку». Марго, которая была голубой мечтой детства Лапицкого…
– Ну и что бы сказала твоя Марго?
– Не промахнись, Ассунта, – вот что бы она сказала. Я был с ней счастлив. Ты была с кем-нибудь счастлива?
– Не знаю.
– Она сделала меня тем, кто я есть… Она сделала меня актером. Лучше ее никого не было. Во всех, с кем я спал, я видел только ее. Я знал ее до мелочей: как она ходит, как она улыбается, как она беспрерывно курит и кладет все свои кольца в пепельницы, чтобы их легче было найти. Она обожает серебро. Она и меня пыталась приучить к нему. Она заказала мне перстень у очень известного ювелира: замечательная работа. Вот только я не люблю перстней. Я надевал его только тогда, когда приходил к ней… Я все время боялся потерять его.