Но телохранитель за спиной босса никого не интересовал, сам босс, после четырех хлопков, которые даже сначала никто не принял за пистолетные выстрелы, заваливался на стол, заливая кровью белоснежную скатерть, цветы и платье Марго.
Четыре выстрела. Почему четыре, тупо думала я, ведь у Олега было только три патрона. Мой выстрел не в счет, он был адресован другому человеку…
Марго не кричала. Ее лицо исказила судорожная улыбка непонимания, не обращая внимания на темную кровь, забрызгавшую ей платье и лицо, она склонилась над телом Кожинова, нежно и трепетно, так же, как склоняются надо лбом больного ребенка. Происходящее не укладывалось в ее гордой голове.
«Милый, милый, что с тобой?» – в каждом углу огромного зала слышался ее просящий шепот.
Этот шепот влюбленной женщины, казалось, парализовал Олега, он терял драгоценные секунды всеобщего замешательства – одну, две, три…
– Марго! – он и не думал бежать, завороженный женщиной, которую любил. – Марго… Я не…
Это были его последние слова. Он упал, изрешеченный пулями, стреляли сразу из нескольких мест – все уже пришли в себя. Визг женщин переплетался с деловитым спокойствием мужчин, бросившихся к столику Кожинова.
И молчанием Марго.
Убитый актер, лежащий в луже крови на натертом до блеска паркете, казалось, никого не интересовал. Я знала, что это лишь вопрос нескольких секунд, может быть – минуты.
Нужно уходить, ему ты не поможешь, ты сделала все, что могла, трезвая Анна.
Стараясь не привлекать внимания, я вышла из зала, крепко прижимая к груди поднос, который заслонял пистолет, и зажимая рот рукой: скромную девушку стошнило при виде обильно льющейся крови, только и всего.
Должно быть, у меня получилось довольно правдоподобно: никто меня не задерживал, никому до меня не было дела. Увидев на пути в коридор подсобки стайку праздных официанток, я сказала срывающимся придушенным голосом:
– Там… Там убили… Хозяина убили…
Девушки бросились к дверям в зал, которые еще никто не догадался закрыть. Это предоставило мне свободу маневра: все так же имитируя шоковое состояние (на всякий случай) и держась за стену, я добрела до подсобки, как в тумане спрятала пистолет, предварительно стерев с рукояти отпечатки пальцев официантской заколкой. Но стоило мне заложить кирпич на место, в дверях подсобки выросла туша Герберта Рафаиловича.
– Что ты здэс дэлаэшь? – спросил он. Ни следа от армянской вальяжности в голосе и фигуре.
– Там . Убили… – попыталась выкрутиться я.
– Знаю. Что ты здэс дэлаэшь?
– Ничего.
Его моментально ставшие холодными и собранными глаза ощупали меня.
– На выход, бистро, – властно сказал он. – Чэрэз пять минут закроют всэ двэри.
– Что? – не поняла я.
– Чэрэз чэтыре. Машина за углом, «пятерка», пикап.
– Вы? – Я не могла поверить. Толстый метрдотель тоже участвует в этом грязном деле. – Вы тоже…
– Бистро, прэлэсть моя!
Я подчинилась, я сразу же нашла заботливо открытую дверь, указанную армянином, – она выходила на улицу, в тыл дому, пробежала до угла и села в «пятерку». За рулем околачивался Виталик.
Совершенно опустошенная, я легла на заднее сиденье и только теперь почувствовала настоящую тошноту. Виталик резво взял с места.
Несколько минут мы ехали молча.
– Как прошло? – наконец спросил Виталик.
– Лучше не бывает, – мне не хотелось разговаривать.
– Мужичок-то наш уже того… У святого Петра? Я вспомнила залитые кровью грудь и лицо Кожинова, квадратную челюсть, превратившуюся в крошево.
– Не знаю. Да.
– Ну, с боевым крещением, королева. Добро пожаловать в ряды ниндзя-черепашек.
– Оставь меня в покое.
– А говорила, не справишься. – Виталик никак не хотел заткнуться. – Видишь, глаза боятся, а руки делают. А актеришко? Тоже Богу душу отдал?
– Замолчи.
– Ладно, молчу.
Он действительно затих, и остаток пути мы ехали молча. Я даже не следила за дорогой, все будет так же: дурацкий особняк, решетки на окнах, кроссворды Виталика. А может быть, они потеряют ко мне всякий интерес? И остаток жизни я буду вынуждена гнить в этой образцово-показательной тюрьме с камином, лишь изредка выезжая на королевскую охоту?..
Первые приступы тошноты прошли, и неожиданно пришел покой. Именно это чувство должна испытывать Анна: сделала свое грязное дельце и красиво ушла. Красиво уйти – в этом есть смысл. Я старалась не думать о Марго и Олеге, я ни в чем не виновата, я искренне пыталась спасти его, я даже рискнула своей жизнью. Ничего не получилось. Не нужно тебе никого спасать, Анна. Ты не спасительница. Судьба очередной раз ткнула тебя в твое собственное корыто: к черту сантименты, будь собой. Ты неплохая машина для убийств, пора выходить на профессиональный уровень. Эта мысль убаюкала меня, и, незаметно для себя, я уснула.
…А проснулась от тяжелого удара по щеке, это не была театральная пощечина Олега, так бьют собаку за лужу на персидском ковре. Вскрикнув от боли, я открыла глаза: в машине сидел Лапицкий. Его лицо сияло, даже складки у рта разгладились, а жесткий подбородок стал мягче.
– Это тебе за самодеятельность, – сказал он суровым голосом, совершенно не соответствующим смягчившемуся подбородку. – Твое счастье, что все срослось как надо. Зачем ты убила телохранителя?
– Вы и это знаете?
– Хотела спасти этого сопляка, да? В кого тебе приказано было стрелять?
– Какая разница, если они оба мертвы. Все получилось именно так, как вы хотели. Теперь вам дадут звезду. На грудь и на погоны.
– Ты дура. Говори, хотела вытащить и помахать платком в аэропорту? Хотела спасти?
– Да, да, да…
– Ну что ж, ты дала ему шанс. Он им не воспользовался, это было его право.
– Я сделала это только потому, что вы обещали ему свободу. Вы, а не я. Обещания нужно выполнять, вас этому не учили в вашем гнусном ведомстве?
– Ты решила выступить в роли моего адвоката? Я в этом не нуждаюсь. А вообще, ты молодец. Девка что надо. Я в тебе не ошибся. И стреляешь идеально, когда хочешь. А здесь нужно вдохновение, наитие, по-другому не назовешь. Я знал, что ты такая. Тебя не взнуздать.
Странная характеристика. Я ожидала чего угодно, только не этого. И в то же время в глубине моей души рос протест против этого человека, который обращается с моей жизнью как хочет. Давно пора поставить его на место.
– Слушай, ты, дерьмо, – твердо сказала я, глядя перед собой. – Ты можешь использовать меня как хочешь, ты можешь держать меня за своими сраными решетками сколько угодно, но не смей называть меня девкой. Может быть, я и была девкой, но только не для тебя. Иначе ты плохо кончишь, обещаю тебе. Ты ведь знаешь мой послужной список.