Может быть, женщина, сидевшая со мной в машине и погибшая, была моей подругой? Может быть, она была моей соперницей? Кого из нас выбрал Олег для ближайшей ночи? И выбрал ли он кого-нибудь, ведь ему нравились блондинки… Была ли случайной попутчицей я?
Была ли случайной попутчицей она? Я стараюсь не думать об этом: все во мне вызывает зависть – и ее красота, и ее конец…
Но я с удивлением обнаруживаю, что часто думаю о мужчине, с которым была рядом вовремя катастрофы, – неожиданно это придало моей нынешней жизни какой-то смысл. Во всяком случае, он был единственным реальным человеком, о котором я могла судить. Я вдруг поняла, что не одобряю влечения погибшего к подслеповатым блондинкам, подержанным иномаркам и здоровому образу жизни. А вот его страсть к черно-белым американским детективам пятидесятых годов мне импонировала.
Именно с фильмами происходили странные вещи. Почему-то именно о кинематографе я знала больше всего. Возможно, я была старой девой, обожающей утренние киносеансы для пенсионеров. Я набрела на кино, гнездившееся в моей голове, случайно. И теперь развлекалась тем, что целыми днями прокручивала в воображении самые разные ленты, отдавая предпочтение черно-белым американским детективам пятидесятых годов. Может быть, мы сошлись с погибшим оперативником именно на этой почве и посещали один и тот же кинотеатр повторного фильма…
Кино – это зацепка. Сегодня я скажу об этом капитану, пусть порадуется.
Но сегодня утром капитан Лапицкий не пришел.
Я почувствовала легкий укол сожаления по этому поводу. Призрак судебно-медицинской экспертизы витал в воздухе, но капитан ни разу не позволил себе заговорить об этом.
Более того, в последнее время наши отношения даже можно было назвать дружескими. Во всяком случае, прежде чем начать изматывающие душу допросы (они всегда проходили под видом непринужденных бесед, но не могли обмануть ни его, ни меня), он вполне искренне спрашивал о моем самочувствии. А однажды (это было верхом галантности) спросил, нравятся ли мне пожарские котлеты.
Я понятия не имела о пожарских котлетах, о чем и сообщила ему с милой улыбкой. Я вообще старалась почаще ему улыбаться.
Наивная дурочка, потенциальный кандидат в психушку.
Но только не для него. Однажды он задержался у меня дольше, чем обычно. В тот день впервые выглянуло солнце, слишком яркое для февраля (я уже знала, что сейчас – февраль, а все произошедшее со мной относилось к декабрю). Оно осветило стерильные стены палаты, и я даже отпустила несколько жизнерадостных реплик по этому поводу. Жизнерадостных и вполне осознанных: конец зимы, весна, потом будет лето, – неизменный, никогда не меняющийся цикл. Никому в голову не придет роптать на него, остается принять как должное. Эти вздорные рассуждения вызвали у капитана странную реакцию: по его лицу пробежала тень, он нахмурился и начал сосредоточенно потирать переносицу. Почти так же, как Мэй Уэст в каждом фильме на закате своей карьеры.
Холеная бездарная актриса, потерявшая чувство времени.
Меня удивляла моя осведомленность в кино, но еще больше удивляла осведомленность капитана. Возможно, он заразился ею от своего покойного друга, возможно, специально изучал его пристрастия, во всяком случае, клуб любителей старых фильмов разрастался… Почесывание переносицы означало: «я все равно загоню тебя в угол, чего бы мне этого ни стоило». Вот и теперь, почесывая переносицу, освещенную солнцем, он сказал мне:
«Черт возьми, вы ведь совсем не тот человек, каким хотите казаться. Вас не ухватишь. Пока не ухватишь. Сложная штучка. Но вы у меня заговорите, и не только о смене времен года…»
А сегодня утром он не пришел…
Ничего особенного, только легкий укол сожаления и наивная вера в то, что меня оставили в покое. Значит, вместо утомительных пустых бесед можно попытаться заснуть и наконец-то увидеть сон. Завтра – Настино дежурство, еще несколько книжек в мягких переплетах, которые я возвращаю ей непрочитанными… А потом приедет Теймури. Я скучала по уехавшему грузину. Когда он вернется и проведет со мной хотя бы один нейрохирургический допрос с пристрастием, все станет на свои места…
…Я провела ничего не значащий обычный день в своей палате. Я даже никуда не выходила, хотя с некоторых пор мне были разрешены короткие прогулки. Их легко можно было превратить в длинные – с отъездом Теймури я избавилась от назойливой опеки медперсонала. Нет, она никуда не ушла, постоянные напряженные процедуры напоминали о ней, да и любопытные взгляды коллег Теймури – тоже. Я относила это к своей амнезии. И в то же время – я перестала быть коматозницей. Я перестала быть тяжелым случаем.
Но первое посещение запущенного зимнего парка клиники произвело на меня тягостное впечатление. Сырой воздух так кружил мне голову, что, если бы не Настя – верная Настя! – которая поддерживала меня, я бы упала.
Я помнила этот запах сырости близкой весны!
Я не знала, к чему конкретно он относится, я просто помнила, и все. И это раздавило меня – оказывается, ни одно ощущение не было забыто. Я разглядывала стволы деревьев и знала, какие они на ощупь. Я знала вкус ноздреватого рыхлого снега, я знала запах прелой листвы под этим снегом – вот только вспомнить, когда конкретно я столкнулась с ними, было невозможно. И именно это сводило меня с ума – упоминание обо всем и ни о чем одновременно. Собственная палата, которая ни с чем у меня не ассоциировалась, казалась куда более безопасной. И я решила оставаться в безопасности.
Но вечером – оказавшимся страшно непохожим на другие вечера – стало ясно, что никакой безопасности в ближайшем будущем меня не ожидает.
…Он появился внезапно, мой капитан. Я даже успела подумать о том, что наши утренние встречи из высших соображений начальства капитана Лапицкого перенесены на более позднее время: в сумерках всегда притупляется жгучее чувство выйти сухим из воды, они располагают к убийственным откровениям. Логика вполне в духе карательных органов, насколько я могу судить… Я не была готова к подобным сменам тактики и собиралась прямо сказать об этом капитану, когда он бросил на мою койку ворох каких-то тряпок.
Ни следа от обычной утренней галантности.
– Одевайтесь, – сказал он тоном, не предвещающим ничего хорошего.
– Зачем? – трусливо спросила я. И поняла, что все наши дружеские посиделки ничего не стоили перед его короткой репликой.
– Ничего страшного, – он попытался успокоить меня, он уже сожалел о жестком тоне, – просто съездим в одно место и все… Возможно, кое-что из этого получится. Вы ведь хотите знать правду о себе?
– Мне не во что одеться, – наивная уловка, если учесть принесенное капитаном.
– Одевайтесь, здесь вполне приличные вещи.
– Это не моя одежда.
– Это ваша одежда. Она пострадала в аварии меньше вас. Так что одевайтесь.