– Я понял. Чего вы хотите от меня? Ведь вы чего-то хотите, иначе не сделали бы того, что сделали.
– Он мертв? – спросила я, и ни один мускул не дрогнул у меня на лице, ни одна ресница не упала на щеку.
Грек быстро набрал номер по сотовому телефону;
– Все в порядке, Саша?..
Выслушав ответ. Грек откинулся на сиденье.
– Уже мертв. Хотите знать, как это произошло?
– Не хочу.
– Надо полагать, это доставило вам моральное удовлетворение.
– Нет. – Я попыталась быть честной, прежде всего с собой, я даже мельком пожалела несчастного глупого Власа, который был хорош в финале любовного акта и проявке пленки. – Нет. Но чувство долга получило свою порцию сырого мяса.
– И надолго ее хватит, этой порции?
– Не знаю. Похоже, я нахожусь в самом начале пути.
– А у вас есть хватка, – вдруг дал слабину Грек. – Хотите поработать на меня? Я мало кому делаю такие предложения.
Я повернулась к нему всем корпусом – сама невинность, мужественная секретарша с вытравленными пергидролью волосами, которая говорит “нет” боссу, залезшему под юбку.
– Если бы я была деталью в плане, то сейчас сказала бы – “да”.
– А вы говорите?
– А я говорю – “нет”. Мне есть на кого работать.
"Браво! Бис! – зааплодировал Иван. – Торговки чесноком и мочалками на мелкооптовом рынке будут рыдать и утираться бретельками от лифчиков”.
"А актерский состав мексиканских мыльных опер коллективно примет японское подданство и сделает себе харакири на священной горе Фудзияма, – поддержал его Нимотси. – Из зависти. Заметь, только из зависти!"
Мы приехали на Очаковскую, одну из улиц, обрамляющих Смольный. Этот район считался элитным и был заселен внучатыми племянниками и личными шоферами бывших партийных боссов. В сопровождении водителя Сережи и еще двоих, выскочивших из подъехавшего джипа, телохранителей мы поднялись на третий этаж ничем не примечательного сталинского дома. Телохранители остались скучать за дверью, а Сережа, который – видимо, по совместительству – был еще и горничной, барменом и экономкой, принес нам кофе в маленьких дымящихся чашках и коньяк.
От коньяка я отказалась, но кофе выпила с удовольствием.
. – Через сорок минут я должен быть на деловой встрече, – сказал Грек. – Так что давайте сразу покончим с формальностями. Итак, вам ничего от меня не нужно.
– Нужно, – честно сказала я. – Мне нужны деньги. По лицу Грека пробежала едва уловимая брезгливая гримаса.
– Сколько?
– Самый минимум, – я постаралась исправить положение, – самый минимум, который позволит вам считать меня борцом за идею, а не меркантильной сукой. Дело в том, что денег у меня нет вообще.
– Ваш покойный друг не оставил вам даже на карманные расходы?
– Гонорар он должен был получить позднее. За удачно выполненное задание, – мягко напомнила я Греку. – Но заказ остался неудовлетворенным, как вы можете предположить.
– Сколько? Я молчала.
– Пять тысяч долларов вас устроит?
– Это чересчур. – Я ухватилась за пустую чашку кофе. – Я вполне могу обойтись и пятой частью суммы. Мне нужно покрыть транспортные расходы, ну – и суточные на первое время.
Мой ответ понравился Греку и восстановил мою пошатнувшуюся было репутацию.
– Что вы собираетесь делать?
– Мне нужно уехать из Питера. Мне больше нечего здесь делать.
– Хорошо. Все подробности мы обсудим вечером. Перед тем как вы остановите мою машину и сойдете на следующем перекрестке, я приглашаю вас в ресторан.
– В тот самый, – сказала я, имея в виду “Паризиану”.
– Да, в тот самый. Я постоянен в своих привязанностях. А пока можете отдохнуть. Сережа останется с вами и покажет, что к чему. Бояться его не следует. А я заеду за вами к семи.
– Буду ждать вас с нетерпением.
Грек кивнул мне и вышел из комнаты. Спустя некоторое время – должно быть. Грек давал указания своему вассалу – хлопнула входная дверь. Теперь можно осмотреться.
В широком низком окне равнодушно отражались дома на противоположной стороне лысой, лишенной малейшего намека на деревья улицы. Скучнее не придумаешь, как раз в стиле партийных постановлений. Я тут же переключилась на комнату – это было гораздо интереснее и могло бы хоть чуть-чуть объяснить мне Грека. Стену напротив окна украшала огромная копия “Садов наслаждений” Босха. Ничего себе, у хозяина довольно пессимистичный взгляд на мир! Я так и видела автора копии, бородатого красномордого выпускника Академии художеств, любителя Сартра и мастера лессировок; в моем воображении он оказался удивительно похожим на изможденного эстета Василия Григорьевича, который читал нам во ВГИКе историю искусств. Босх и Дюрер были любимцами Василия Григорьевича, полгода он сладострастно терзал их творчество, отнимая учебные часы у других, ни в чем не повинных великих живописцев. Босха я всегда побаивалась, теперь же увидела в нем союзника – должно быть, респектабельного Грека мучили те же демоны, что и меня.
Пока я разглядывала триптих, появился Сережа – на этот раз с халатом и полотенцем.
– Что-нибудь нужно? – спросил он осуждающе-вежливым тоном состарившейся кормилицы.
– Разве что журнал “Космополитен”.
Сережа развел руками:
– Макулатуру не держим.
– А жена хозяина не балуется?
– Нет. И потом – здесь ее не бывает. Но есть библиотека, телевизор и тренажерный зал. – Сережа явно не знал, что со мной делать.
– Нет. Это чересчур мужские развлечения.
– Как знаете. Есть видео. Можете посмотреть, если подберете что-нибудь такое… Немужское. Приготовить вам ванну?
– Пожалуй.
Почему бы и нет. В конце концов, даже если все и сложится не лучшим образом – помыться никогда не мешает, за последнее время я сменила полдюжины ванн, и до сих пор жива. До сих пор жива – и это вселяет оптимизм.
Я прошлась по комнате, царапнула ногтем копию Босха и углубилась в изучение письменного стола. Таким и должен быть письменный стол преуспевающего бизнесмена: абсолютно стерильным и чисто прибранным, никаких трупиков деловых бумаг на поле боя. Воровато оглядываясь на дверь, я взяла в руки фотографии, украшавшие стол: на одной из них был запечатлен сам Грек и женщина с немолодым, усталым, как будто извиняющимся лицом. “Не очень-то ты и счастлив, друг мой”, – подумала я о Греке. На второй – помахивал теннисной ракеткой холеный молодой человек, чем-то неуловимо похожий на жену Грека: тот же извиняющийся изгиб губ, тот же высокий лоб, даже слишком высокий. Молодого человека можно было назвать красивым, если бы не некая скрытая червоточина, ушедшая на второй план порочности: так иногда безмятежная гладь воды скрывает заросшие лилиями омуты.