Потом невдалеке заржал запряжённый конь. Заскрипели ворота, и немного погодя на белом пространстве реки появился крытый возок, направлявшийся к тому берегу. А оттуда, легко одолевая расстояние, неслись в стылом воздухе обрывки песен, крики и весёлый шум. Это гардцы справляли свой диковинный Йоль.
Видга постоял ещё, думая о том, что и Смэрна, должно быть, ходила сейчас по искрившейся мостовой, со смехом требуя пряников у чьих-нибудь заиндевелых ворот… Мороз всё сильнее хватал его за уши. Он поглубже натянул шапку и оглянулся на дом. Нечего было и думать о том, чтобы вернуться туда и взять лыжи.
Он прокрался к воротам. Там, завёрнутый в тяжёлую шубу, неподвижно стоял Бёдвар Кривой… Скучно смотреть на праздники со стороны, и Бёдвара наверняка утешала только мысль о том, что Эйнар, друг и верный побратим, уж точно припрячет для него кусочек-другой повкуснее…
Видга удалился так же бесшумно, как и подошёл. Очень скоро его гибкое тело мелькнуло под забором за спиной у отвернувшегося стража.
Он долго лежал в сугробе, не шевелясь и слушая, всё ли спокойно…
Ножны меча были завязаны ремешком, но без него Видга всё равно чувствовал бы себя голым. Он шагал между двух заборов, придерживая меч рукой в рукавице. И уже понимал, что пришёл сюда зря.
Смэрну невозможно было бы узнать, даже если бы он прошёл на расстоянии шага… Парни и девушки со смехом и песнями сновали туда и сюда, стучали в двери и грозными голосами требовали угощения, намекая на милость умерших предков, которой жадный хозяин вполне мог и лишиться:
– А не дашь хлеба, заберём сына или дочь…
Для пущего страха на каждом была шуба, вывернутая мехом наружу и подпоясанная мочалом. Лица скрывали личины одна другой хуже. Двери распахивались, и в подставленные мешки щедро сыпалась всякая снедь. Колядующие благодарили, обещали такой же щедрый праздник и на будущий год – и шли дальше. Отказа им не было нигде. Кому охота злить отчаянных парней, которые навряд ли задумаются в отместку забраться в хлев и связать коровам хвосты, а то взять да взгромоздить на крышу тяжеленные сани…
Видга шёл к дому Вестейна ярла уже без большой надежды, скорее затем, чтобы не отступать от принятого решения. Мохнатые, горбатые, уродливые тролли – и впрямь отлетевшие души, на одну ночь вернувшиеся домой, – перебегали ему дорогу, со смехом возникали в лунном луче и вновь ныряли в непроглядную тень… Немалого труда стоило не обращать на них внимания. Видга не оглянулся даже тогда, когда меткий снежок угодил ему за ворот. Всё равно не сыщешь обидчика в этакой кутерьме, а насмешек будет довольно…
Он раз и другой прошёлся вдоль высокого ярлова забора. На всякий случай – а ну Смэрна всё-таки выйдет?
Потом ему неожиданно преградили путь.
Видга вскинул голову. Перед ним, посмеиваясь и подталкивая друг дружку, переминались с десяток парней.
– Ты, урманин, что тут позабыл? – спросил знакомый голос. – А ну, пришёл незван, так ступай-ка недран домой…
Видга хотел было сказать сыну ярла, что пришёл вовсе не к нему, но промолчал. Вспомнил отцовские наказы: горе тому, кто посмеет нарушать мир…
Однако Люту, знать, страсть хотелось испытать, каков же Видга в бою.
– Возгря урманская, – подойдя вплотную, процедил он сквозь зубы. – Своих девок мало, к нашим повадился, щенок?
Промолчи Видга и на сей раз, и не было бы между ними драки и ещё многого, о чём оба впоследствии горько жалели… Если не считать того, что с этой ночи Видга для Люта перестал бы существовать.
Но Видга не промолчал.
– Отойди с дороги, – сказал он негромко, – пока я не прогнал тебя хворостиной… рабичич!
Стрела поразила цель без промаха. Видга знал, что говорил, и успел вовремя отшатнуться – кулак сына ярла со стуком ударил в твёрдые брёвна. Лют вскрикнул в голос, но боль его не остановила. Даже не задержала… Они сцепились – рухнули на снег и покатились по нему, с хрустом всаживая в живое кулаки и колени, зверея от первой крови и давно копившихся обид… Оба были оружны, но ножа не вытащил ни один – позабыли…
Приятели Люта побросали мешки с угощением и обступили рычащий, стонущий от ненависти клубок. Забава грозила окончиться худо.
– Растащить, что ли, пока не убились, – проговорил кто-то нерешительно. Другой добавил:
– Да кто хоть начал-то?
Пир в княжеской гриднице был в самом разгаре. Уже принесли деревянное блюдо с горой ещё не остывшего печева, поставили перед Мстиславом, и старый князь, укрывшись за ним, спросил во всеуслышание, видно ли его.
– Где ты, княже? – спросила черноглазая дочь Радогостя.
– Вот и в следующем году пускай видно не будет, – сказал Мстислав из-за блюда.
Потом в доме погасили все огни, и он сам, своими руками затеплил новую, живую искру: она будет светить и греть в Новом дворе до другой зимы.
Пировавшие веселились вовсю. В гриднице с её окнами было не теплее, чем во дворе, – гостей грели напитки из княжеской медуши да жаркие шубы. Почти не пили только двое князей. Чурила привычно оглядывал стол, проверяя, не родилась ли где хмельная ссора. Но всё шло лучше не бывает: даже Хельги Виглафссон и боярин Вышата, нарочно посаженные «в блюде», после долгого и неприязненного молчания о чём-то разговорились и скоро уже угощали один другого, точно старые друзья.
Но едва успел порадоваться этому молодой князь, как возник в двери красный с мороза, распаренный рядович… Один раз глянул на него Чурила и понял: беда.
Краткое мгновение промедлил князь. Понадеялся, что у того хватит ума подойти незаметно, за спинами… Просчитался. Как был в необметённых сапогах, в блёстках снежинок, вывалился бородач на середину гридницы. Да и бухнул:
– Неладно дело, Мстиславич! Отрок твой Лют с Витенегом-княжичем друг друга чуть не поубивали…
Гридница заволновалась – услышали все. Поди теперь отложи дело до завтра, когда те и другие протрезвеют и остынут. Чурила угрюмо поднялся, про себя пожелав рядовичу онеметь.
– Сюда обоих.
Мстислав следил за сыном не вмешиваясь. Тяжко – так что же: не всё ему, отцу, рядом сидеть…
Отроки вкинули в гридницу драчунов. Их растащили в тот самый момент, когда ярость достигла предела, а крови, чтобы затушить жар, пролилось ещё недостаточно. Кто держал верх, понять было невозможно: каждый успел в клочья разодрать на противнике одежду, у обоих заплывали подбитые глаза, из носов одинаково сочилась кровь… Чурила повёл бровью, и двое, державшие Видгу, отступили. Такая несправедливость заставила Люта отчаянно рвануться, но его удержали, наградив для острастки подзатыльником.
– Чего не поделили? – спросил князь.