Но время шло, а веча в Круглице не собирали. А потом долетела нежданная весть: Мохо-шад со свитой отбыл домой.
Да кабы просто уехал! Опьянённый ласковыми речами, завороженный посулами, отправился с ним в далёкий Атыл отчаянный и беспечный Радим. Поехал как к другу в гости, взяв с собой всего-то пятнадцать человек…
Мстислав, как услышал, – едва не сломал об пол костыля.
– Ой же дурень, – только и выговорил он, когда первый гнев улегся. – Дурень!
В тот день Лют и Видга вернулись домой позже обычного… Весело встретили их звонкоголосые волкодавы: с лаем прыгали на обоих, норовили лизнуть в лицо.
Но Лют цыкнул на них необыкновенно строго. И возился в конюшне со своим чалым ещё долго после того, как Видга ушёл в дом.
– Сын твой скоро придёт, – сообщил Видга всполошившейся было Долгождане. Стянул с плеч кольчугу, осмотрел, не завелась ли ржа. Бережно убрал и полез наверх, на полати.
Скегги, верный Скегги тосковал по Видге отчаянно… Правду сказать, мальчишка Мал, скучавший в одиночестве, сам без просьбы вызвался быть его нянькой. Он подсаживался к Скегги и принимался рассказывать обо всем подряд. Под крышей избы клубами плавал дым, и в этом дыму перед глазами полусонного Скегги возникали то собаки, разошедшиеся средь бела дня невесть на кого; то дед Вышко, спрашивавший на неожиданный треск в сене: к худу, батюшка домовой, или к добру?.. Или вот ещё голое длиннорукое существо – банник, что расшалился нынче в бане и всё жёгся кипятком, а то Скегги непременно отвели бы попариться…
Скегги лежал под одеялом совсем прозрачный. Он поправлялся, но очень медленно, и вставать ему не позволяли. Однако садиться он уже пробовал, и глаза его горели прежним задором… Видга развернул полотняную тряпицу и вынул румяный колобок. Молча разломил на две части и отдал мальчишкам. Мал тут же впился в свою половину – только за ушами затрещало. Скегги поглядел на Видгу и сказал ему:
– У тебя бурчит в животе…
Видга усадил его, чтобы он не подавился крошками, и коротко ответил:
– Я сыт.
Внизу под ними бухнула дверь. Лют вошёл в избу и сказал:
– Слыхала, мать? Любим с хазарами удрал.
Долгождана так и опустилась на лавку… Лют сел к столу и рассказал ей и деду, что боярин Вышата сперва едва не снарядился в погоню, решив – украли сына. Но рабы видели, как Любим собирал дорожную сумку и выезжал с отцовского двора, оглядываясь по-воровски. Горько плюнул тогда старый воин, и не видать было под шапкой, много ли седины прибавилось у него в голове… Ушёл в свою ложницу и заперся в ней, и никто не смел побеспокоить его там, а дочь Нежелана прогнала перепуганного слугу и сама легла спать подле его двери…
Горе сынам Бога Яхве, не та стала мощь повелителя Тогармы, что сто или даже десять лет тому назад!
Дожденосные бури, от века животворившие степь, проливали свою ношу, что ни год, всё дальше к северу. В низовьях реки Атыла выгорали пастбища, зато верховья разбухали от влаги. Поток, через который когда-то легко переправлялись табуны, нёсся в море бешеными мутными струями, роя берега тысячи своих русл. А вокруг задыхалась от жажды опалённая земля, истрескавшаяся, потерявшая способность плодоносить…
Негде стало прокормиться обитателям великой степи. Гибли от бескормицы стада, плакали по юртам голодные дети. Тогда их отцы брали в руки оружие и отправлялись искать для них лучшего края. Народ наседал на народ, и тысячеликая живая лавина катилась всё дальше на запад. Орда за ордой взламывала границы хазарских владений, тревожила саму столицу хаканов.
Зелёным островом стоял город Атыл над рекой, давшей ему имя. Простирались вокруг виноградники и сады. Ещё крепки были каменные стены. Но уже надвигалась с востока песчаная буря по имени печенеги-кангары… А на севере и западе, населив необъятные леса, свили неуступчивые гнезда племена славян. Кое-кого из них удалось принудить выплачивать дань. И удерживать под рукой, но только до тех пор, пока эта рука оставалась достаточно сильна. Ныне и там покорности не было и в помине. И не хватало ни войска, ни военачальников, чтобы вести войну одновременно на западе и на востоке.
Была только прежняя слава. Её-то и возили послы в далёкий Кременец, надеясь, что минувшее поможет оттянуть неумолимый завтрашний день. И ведь помогло!
Как же кусал локти Чурила, думая об уехавшем Радиме и ожидая вестей. Наконец вести пришли…
Зима потела. Тёплое дыхание долетело с полудня, окутав облаками звеневшие от холода небеса. Сыпучий снег сугробов разом отяжелел, набух талой влагой. Новому морозу предстояло превратить его в наст, на горе лосю и кабану.
В сырое утро подошёл к кременецким воротам шатающийся конь… Перед самой стеной колени у него подломились. Вершник сполз с седла и, когда к нему выбежали, прохрипел:
– Князя мне!
Ему хотели помочь подняться, но он вырвался, пошёл сам. Воины повели его на Новый двор, по дороге придирчиво разглядывая незваного гостя – не замыслил ли чего…
– Вячко! – совсем неожиданно признал его кто-то. – Вячко кругличанин!
И впрямь это был Вячко, но каков! Чёрный, не то от горя, не то от мороза, заросший. Грязная повязка охватывала лоб, ноги заплетались. Увидит князя и упадёт, добравшись до цели.
С хорошей новостью в таком виде не приезжают…
Молодого князя застали во дворе. Лют держал под уздцы Соколика, Чурила как раз садился в седло. Увидя гонца, соскочил обратно наземь. Сразу почуял беду и шагнул навстречу:
– Что с Радимом?
Кругличанин отвёл глаза, с видимым трудом разжал сведённые челюсти. Чурила сгрёб его за плечи, безжалостно встряхнул:
– Да говори же!
Вячко глухо ответил:
– К тебе едет князь Радим…
– Да что с ним? – рассвирепел Чурила.
– Хазары его… постругали, – пробормотал Вячко и сел, как стоял, прямо в снег. – Сам… поглядишь… близко он уже, встречай. Если живого застанешь…
Чурила долго не раздумывал. Мигом взлетел в седло и гаркнул во всю широкую грудь:
– За мной!
Дружина ринулась к лошадям. Вячка посадили на свежего коня и потащили с собой. Поддерживали справа и слева, чтобы не выпал из седла. Авось не помрёт.
Вихрем пустились они за ворота. Впереди князь, за князем Лют, за Лютом – стремя к стремени – отроки и боярин Вышата, случившийся во дворе. Пролетели по улице, разбрызгивая талую грязь. Пешцы шарахались к заборам. Вырвались за стену и прямиком поскакали на Рось. Соступили на крепкий лёд, помеченный кое-где лунками рыболовов. И тут, рассыпавшись веером, погнали коней к полудню.
Изжелта-серое небо летело над головами, роняя редкие липкие снежинки… Когда шея Соколика залоснилась от пота, впереди замелькали чёрные точки. Подъезжавших было девять, почти все конные. Двигались они медленным шагом, оберегая двоих пеших. А те несли за шесты самодельные носилки…