Клещи остыли, и Перун протянул их парнишке:
– Поднимешь?
Тот закусил губы, натужился и с трудом, но удержал.
Богиня Весны поднесла Кию в ладонях воды, зачерпнутой из гремячего родника:
– Испей.
В воде мелькали, переливались радужные искры. Кий послушно выпил, снова взял клещи и легко взмахнул ими над головой, радуясь и дивясь нахлынувшей силе.
Вот почему и до сего дня по весне, во время первой грозы, многие спешат испить и умыться из родника, а всего лучше с золота или с серебра: тотчас прибывает от этого силы, здоровья и красоты…
Перун выучил Кия искать в земле рудные залежи, плавить красную медь, делать косы, ножи и колокольцы-ботала, чтобы не терялась скотина. А о железных клещах сказал так:
– Это тебе на потом.
Отец Кия сначала был очень недоволен делами сына, построившего на краю селения кузницу и днями напролёт пропадавшего в ней:
– И на что нужна твоя медь, одна зелень с неё! Деды наши палицами и каменьем довольствовались, и нам хватит того. Бросай баловство, пора уже тебе брать мотыгу да в поле идти, хлеб сеять! Ишь вымахал дармоед! Я уж седой – до каких пор кормить-то тебя?
А тут ещё маленькая невеста повадилась лепить из податливой глины разные формочки и лить в них блестящую медь, начала дарить подружкам узорчатые запястья, витые колечки к налобным повязкам, маленькие перстеньки-жуковинья… Сором! Не девичье дело!
Но охотники вскорости поняли, что стрелы с медными и бронзовыми головками настигали зверя куда верней прежних, увенчанных кремнем и костью. Стали они приносить Кию пушистые шкурки, вкусное мясо. А взамен просили не только ножи да наконечники для копий и стрел, но и украшения жёнам и любимым невестам. А женщинам сразу приглянулись тонкие, острые иглы, легко пронзавшие холст и прочную кожу.
Не сеял Кий хлеба, не возделывал репища-огорода, а голоден не ходил. Нёс в дом хлеб, а часто и мясо для щей. Делался понемногу кормильцем семьи не плоше братьев, не плоше самого отца…
А потом было вот что. Как-то по весне шёл молодой кузнец мимо поля, которое Люди мотыжили, рыхлили под хлеб. Глянул Кий, какой пот струился с их лиц, с привычно согнутых спин… А за полем, на вольном лугу, паслись налитые праздной силою кони. Играли, носились, метали из-под копыт комья земли.
Люди приветствовали Кия, хвалили удобные мотыги, но он будто не слышал. Ему вдруг подумалось: а если того пустопляса-коня да заставить тянуть полем мотыгу? Большую мотыгу, по силушке? Сбоку привесить?.. А ежели приспособить, чтобы не одним плечом, обоими налегал?
Дома Кий вылепил из глины конька и весь вечер так и эдак ладил к нему длинные палочки. Братья стали смеяться: потянул, мол, за девчонкой, игрушками занялся. Но утром над его кузницей заклубился густой дым. Любопытные парни, зашедшие глянуть, в чём дело, приставлены были раскачивать тугие меха. И когда наконец Кий вывел коня и запряг, сзади оказалась не повозка, не волокуша – острый рог, нацеленный в землю, и удобные рукояти для пахаря.
– Какая сохатая! – сказал кто-то, поглядев на окованный блестящей медью рог. Так и повелось с тех пор звать рогатую соху – сохой.
Послушный конь взмахивал хвостом и оглядывался, ожидая хозяйского слова. Старики сперва хмурились: не обидится ли Земля? Но вот отец Кия, помолясь, взялся за рукоятки и повёл самую первую борозду. И вдруг, сам того не заметив, уже сделал столько, над чем ещё вчера трудился бы до заката.
– Диво! – изумлённо ахнули Люди. А кто-то складно примолвил:
– У матушки сошки – золотые рожки!
С тех пор потянулась за Кием слава вещего мастера, любимого Богами умельца и чуть ли не вещуна. Стали поговаривать, будто мог молодой кузнец выковать не только вилы или топор, но даже и слово, даже судьбу, даже старость и хворь на здоровье перековать…
Вот что, к примеру, рассказывали про Кия. Будто однажды заехал к нему удалец по имени Вострогор, попросил наконечников к стрелам и ещё меч. Его род жил на севере, у самых Железных Гор, и там давно уже никому не было доброй судьбы. Слепой отец Вострогора сам благословил младшенького в дорогу, велел искать счастья на стороне. Подобных скитальцев год от году делалось больше. А меч был нужен затем, что Люди сделались разными, не обязательно добрыми, надо же уметь за себя постоять.
Войдя в кузницу Кия, Вострогор, как баяли, тотчас заметил под его молоточком два тонких волоса, серебряный и золотой. А заметив – больше не мог отвести глаз.
– Что такое куёшь? – поздоровавшись, спросил он умельца.
– Судьбу – кому на ком жениться, – отвечал будто бы Кий. Тогда Вострогор не удержал любопытства:
– Чью же ладишь теперь?
– Да вот твою как раз, – с усмешкою отмолвил кузнец. Затрепетало сердце в груди удальца, еле-еле осмелился выспросить о невесте, о своей суженой. И кузнец, глядя в вещее пламя, сказал ему так:
– Вижу твою невесту, живёт она у далёкого моря. С рождения лежит, бедная, в гноище, вся-то кожа в коросте, что в еловой коре…
Застонал Вострогор-удалец, обхватил руками буйную голову, едва на ногах устоял. Не спросил более ни о чём. Насилу дождался, пока сделает ему Кий обещанный меч и наточит как следует. Да с тем и уехал.
Долго ли странствовал, коротко ли… Ни к какому морю, понятно, старался и на сто вёрст не подъезжать, только от судьбы не ускачешь. Вывела его дороженька, тропка лесная, к самому берегу. Увидел он серые волны от окоёма до окоёма и лодку, вытащенную на песок. А под соснами – бревенчатую избушку, сети развешанные. Спрыгнул с коня Вострогор, постучался.
– Входи, добрый молодец, гостем будь, – отозвался милый девичий голос. Растворил удалец скрипучую дверь, стянул шапку с кудрей – кланяться Огню в очаге да добрым хозяевам… сам высматривает – где же девка-красавица, что с ним ласково говорила? – только нету девки-красавицы, лежит на лавке страшное страшило: лица в коростах не видно, всё тело что еловой корой обросло… тут и встали у храброго парня русые волосы дыбом, язык к нёбу присох. А девка и спрашивает:
– Не видал ли ты, молодец, где-нибудь моего суженого Вострогора? Скоро ли ко мне припожалует?
Ни слова не смог вымолвить удалец. Не боялся он ни медведей, ни свирепых волков, стаями рыскавших у Железных Гор, – а тут оплошал, струсил. Закрыл руками лицо, отвернулся…
– Стало быть, ты и есть мой жених? – сказала тихо девица. – Что ж, вижу, в обиду тебе жениться на такой жене, хворой да некрасивой. Не то что в уста целовать, глядеть даже не можешь. Убил бы уж, жених ласковый, затем что не быть нам с тобою поврозь, а и вместе, видно, не быть…
Будто вихрь завертел тогда Вострогора. Сам не ведал в отчаянии, что руки творили. Схватил свой тяжёлый, отточенный меч и ударил с размаха невесту прямо в открытую грудь. И кинулся бежать прочь, словно обронивши рассудок… Опамятовался неведомо где, в чёрном лесу, перемазанный, изодранный в кровь о колючие ветви. Открыл глаза – верный конь рядом стоит, губами мягкими трогает, жалеет хозяина. Сел на него Вострогор, заплакал и поехал куда придётся, проклиная свою непутёвую Долю, пришедшую, знать, к его колыбели всё с тех же сумрачных гор…