Катя втолкнула его в комнату, захлопнула дверь, прижалась к ней, заложив руки за спину. Ее голос подрагивал от сдерживаемого смеха:

— Пашка, что с тобой? Не узнать… Как школьники на танцах, честное слово…

— Ага, — сказал он, всей пятерней раздергивая узел галстука. — Значит, вы, мадам, именно так и вели себя на танцах? Интересно услышать…

— Ну что ты к словам цепляешься? Я имею в виду, как…

— Иди сюда, — выговорил он, задыхаясь.

— Неа, — мотнула головой Катя. — Ты меня будешь совращать, а я девушка застенчивая, благовоспитанная и где-то даже невинная…

— А где конкретно? Здесь? Здесь?

Она пискнула, забарахталась, но Петр уже не мог играть — притянул, целовал, пока она не стала задыхаться, не сразу справился с незнакомой застежкой шелковых брюк, но она помогла, выгибаясь и постанывая, сама сбросила остальное, белоснежной тенью скользнула в полумраке, отвернула покрывало на низкой кровати.

На сей раз он не оскандалился, был неутомим и ласков. Делал все, что позволяла Катя, а позволяла она все. Когда схлынула буря, они любили друг друга неспешно, до боли крепко, бледная полоса лунного света косо наползала через комнату, пока не залила их с ног до головы призрачным свечением. Они не оторвались друг от друга. Почему-то было очень важно неотрывно смотреть в ее запрокинутое лицо — словно это не позволяло миражу растаять. Он понимал, что женщина в его объятиях — не мираж и не морок, но все равно боялся проснуться…

Отставной подполковник Савельев, актер в диковинном театре, самозванец и подменыш, был опустошенно счастлив. Не было тревог и печалей, не было неуверенности, в его объятиях, тесно прижавшись, лежала женщина его мечты, столь же усталая и довольная. Даже в мыслях считать ее чужой он уже не мог. Это была его женщина, за которую он собирался драться со всем белым светом — и с черным тоже…

— Интересные дела, — сказала Катя, щекоча ему щеку длинными ресницами, не шевелясь. — На старости лет быть соблазненной собственным мужем по классическим канонам — от поцелуев под елочкой до постели в чужом доме…

— Жалеешь?

— Ни капельки, — она потерлась щекой о его щеку. — Почаще бы так… Пашка, ты не рассердишься?

— Смотря на что.

— А если я скажу жуткую глупость?

— Тогда не рассержусь.

— Мне иногда кажется, что тебя подменили. Совсем другой стал.

— Это плохо? — спросил он, впервые за весь день тревожно напрягшись.

— Наоборот, глупый… Такой мне гораздо больше по душе.

— Правда?

— Чистейшая. Правда, только правда и ничего, кроме правды… Паша… А всему этому — и правда конец?

— Честное слово, — сказал он сдавленным голосом. — Поиграли — и будет. Считай, на меня нашло затмение. С каждым может случиться. А потом все кончилось. Прошло наваждение.

— Ох, как верить хочется… — сказала она с надеждой, заставившей сердце бедняги подполковника заколотиться чаще. — Знал бы ты, как мне все это осточертело…

— Катенька, — сказал он тихо. — Не знаю, чем уж тебе и клясться, только все будет по-новому.

— Знать бы только, что наваждение не вернется…

— Не надо, милая, — сказал он, почувствовав в ее голосе тревогу. — Ты уж мне поверь.

— Только подумать, что для этого потребовалась всего-навсего дурацкая авария…

— Никогда не знаешь наперед, что потребуется, — сказал он рассудительно.

— Если помнишь Библию, с одним парнем кое-что и случилось по пути в Дамаск — тоже, знаешь ли, совершенно внезапно, все, в том числе и он сам, вряд ли могли угадать заранее…

— Ты как хочешь, а я завтра свечку поставлю, — серьезно сказала Катя. — Чтобы уж — наверняка…

Глава 9
Коррида

Он проснулся в превосходнейшем настроении — спал без задних ног, не слышал, когда проснулась и ушла Катя. Все недавние воспоминания моментально нахлынули, и Петр ощутил себя столь счастливым, что даже испугался чуточку. Нехорошо, когда вокруг так хорошо…

Из суеверия даже хотелось какой-нибудь мелкой неприятности. Поборов это чувство, он встал, побрился в ванной до зеркального блеска, принял душ и вразвалочку пошел по широкому коридору, бодрый, свежий, окрыленный. Он понятия не имел, какие звуки издают цимбалы, кимвалы и тимпаны, но было подозрение, что в душе звучат именно они.

Бультерьер Реджи, стервец, опять принялся на него ворчать из своего закутка.

— Остынь, мышь белая, — благодушно посоветовал Петр и спокойно прошел мимо.

Дверь в Надину комнату была приоткрыта. Юная «падчерица» — если быть точным, неродная племянница — восседала перед компьютером с мерцавшими на экране строками и, судя по движениям локтей, по звукам, изволила завтракать прямо на рабочем месте.

Его переполняла любовь ко всему окружающему человечеству и невероятное благодушие. Хотелось шутить, каламбурить и острить. Недолго думая, вошел в комнату, легонько сжал ладонями худенькие плечи и весело сообщил:

— Говорят, читать за едой…

Все остальное застряло в глотке — Наденька взмыла, как подброшенная пружиной, тарелка отлетела в сторону, шмякнулись на ковер недоеденные макароны под красным соусом. В следующий миг тяжелая и острая антикварная вилка замаячила зубцами у самого носа Петра.

Он поразился, увидев лицо девчонки, искаженное нешуточной яростью. Могла бы убивать взглядом — убила бы. Не благонравное дите из богатого дома, а сущая мисс фурия…

— Эй, эй! — растерянно прикрикнул он, отступив к стене. — Это что за коррида? Я же не бык в конце концов… Ты меня ни с кем не перепутала?

Еще какое-то время она стояла, держа вилку на уровне его глаз. Потом, слава тебе, господи, немного опамятовалась, отступила, но руку опускала так медленно, словно не решила еще окончательно: отказаться от задуманного предприятия или все же воткнуть в него тяжеленный серебряный трезубец. На всякий случай Петр быстренько прикинул, как эту вилку у нее выбить, если решит продолжать корриду. Стоял не шевелясь, чтобы ненароком не спровоцировать новый врыв, может, это от компьютера? Гипноз от неведомого вируса? Бульварные газеты писали о чем-то подобном…

Ну, кажется, совсем опамятовалась, бросила вилку на с гол, на кучу каких-то распечаток. Петр осторожно сказал:

— Слушай, прелестное дитя, можно мне осведомиться, что это на тебя нашло? Книжек про вампиров с утра начиталась? Я бы еще понял, будь у нас ночь на дворе, но белым днем-то чего пугаться?

Надя смотрела с непонятным выражением. Он отчетливо ощущал, что контакт никак не налаживается. И ощущал распиравшую ее ярость — очень похоже, обращенную именно на него…