— Идет, — кивнул Петр.
— Тогда — по коням?
Он распахнул ворота, выгнал «уазик» из гаража, лихо развернулся на тесном пятачке. «Запорожец» поехал следом. С четверть часа они ехали, скрупулезно соблюдая правила, как и положено двум столь дряхлым и непрезентабельным машинешкам. В конце концов «уазик», загодя помигав сигналом поворота, свернул на автостоянку — самую обыкновенную, ничем не примечательную. Белая собака лениво побрехала на них из будки в углу, забралась в свое хлипкое жилище и задремала. Из высокой будочки спустился еще один соплеменник Бацы, вежливо поклонился Петру, прижав ладони к груди, отошел с загадочным цыганом подальше. Говорили они недолго, совершенно спокойно. Баца загнал «уазик» меж «пятеркой» и «Газелью» со смятым левым крылом, тщательно запер все двери. Подошел, протянул ключи Петру и заговорил так, словно вместо Косарева перед ним был лишь загазованный воздух:
— Все устроилось, Паша. Ребята головой отвечают. Тебе они машину отдадут без звука, вместе с бумажками, чтобы у тебя не случилось проблем, когда поедешь… Только тебе, кому-то другому бесполезно и приезжать — зарежут… Шучу. Зарезать не зарежут, но машину ни за что не отдадут, вдобавок и побить могут… Больно.
Косарев поджал губы. Не обращая на него внимания, Баца крепко пожал руку Петру, оскалил в прощальной улыбке великолепные зубы и медленно махал рукой, пока «Запорожец» не отъехал.
— Что-то вас мир не берет… — сказал Петр.
— Пустяки, — отозвался Косарев сварливо, с ноткой оскорбленной гордости, которую скрыть полностью все же не удалось. — Буду я обращать внимание на всякое животное… Клиентов, к сожалению, не выбирают, милейший Павел Иванович, в этом финансист схож с гинекологом.
— А откуда у него столько денег? — спросил Петр. — Или это секрет?
— Знали бы вы, сколько денег, словно бы и несуществующих, странствует по Руси великой… — Помолчав, он все же снизошел до объяснения: — Бензин. Автозаправки. Удивительно даже, какие деньги можно накопить за пару лет на примитивной горючке…
— Вообще-то, за последние четыре недели я разве что от утюга не слышал, насколько респектабельна, безупречна и законопослушна фирма «Дюрандаль»… — сказал Петр. чтобы легонько позлить лысого. — Только утюг да электрочайник молчали, все остальные электроприборы вещают об этом на всех волнах…
— Мы и есть респектабельны и безупречны, — отрезал Косарев. — А вот проект… Я не хочу сказать, будто с ним что-то не то. Но так уж устроена жизнь, милейший, что в масштабных проектах сплошь и рядом вертятся… ну, не преступные, однако ж левенькие деньги. Потому что самые честнейшие проекты нуждаются в некой смазке наличными. Вам не доводилось об этом слышать?
— Слыхивал.
— Вот видите. Не мы эти правила выдумали, а посему не стоит корчить из себя святош. Цель-таки сплошь и рядом оправдывает средства… Что вы ухмыляетесь?
— Знаете, что мне пришло в голову? — мечтательно сказал Петр, — Двадцать миллионов баксов — умопомрачительная сумма. Вы не боитесь. что я с ними сбегу? Если дать вам сейчас по голове монтировкой, свидетелей не останется. От этого потомка конокрадов как-нибудь спрячусь…
— Казарменный у вас юмор, — огрызнулся Косарев.
— Вот то-то и оно, — развел руками Петр. — Ну, а все-таки? Не боитесь?
— Павел Иванович, у вас все равно не получится. Убежать, предположим, сможете, а потом? Я никоим образом не хочу вас оскорбить, но вы с такой суммой не справитесь. Не ваше оно… Вам для полного счастья нужно гораздо меньше.
— За Балаганова меня держите?
— Ну что вы. — усмехнулся Косарев. — Причем тут Балаганов? Эти деньги — не ваша сумма. Вы не сумеете с ней обращаться. Даже если ухитритесь сбежать и благополучно замести следы. Есть суммы, достаточные для удовлетворения потребностей, пусть и высоких. — и есть суммы, которыми могут управлять достойно только дельцы.
— И нелегальными тоже?
— Нелегальными — тем более. Правда, я предпочел бы другую терминологию — «нефиксированные деньги».
— Здорово, — сказал Петр. — Сами термин придумали?
— Да вот, знаете ли… Деньги, которые нигде не фиксируются. Очень точно отражает суть проблемы.
— А главное, звучит благолепно?
— Не без этого, милейший, не без этого… В общем, вы заберете машину со стоянки, когда он скажет. У меня пока что нет на сей счет точных инструкций.
— Яволь, — сказал Петр. — Слушайте, я смогу с ним увидеться сегодня вечером?
— Конечно. Ему тоже не терпится с вами поговорить. Я вас опять доставлю тем же путем — чтобы не возбуждать любопытство посторонних. Просто засидитесь в офисе допоздна, никто и не удивится…
Вслед за Косаревым он поднялся на четвертый этаж стандартной серой «хрущевки» — не на окраине города, но довольно далеко от центра, район не из респектабельных. Косарев открыл дверь своим ключом, предупредительно посторонился.
Петр прошел в комнату. Шторы были полузадернуты, царил полумрак. В первый момент он едва не отшатнулся — человек, вставший ему навстречу из продавленного старомодного кресла, чертовски напоминал уэллсовского человека-невидимку в его классической версии: голова и лицо сплошь замотаны чистыми бинтами, так, что для обозрения доступны лишь кончик носа и рот. Нос, слава богу, все же не картонный, каковой вынужден был употреблять невидимка…
— Ну, что таращишься, ваше степенство, господин Савельев? — весело спросил забинтованный Пашкиным голосом. — Падай. Коньячку хочешь?
— Что с тобой? — встревоженно спросил Петр, плюхаясь в другое, столь же продавленное кресло.
— Пустяки, Петруччио. Такое, что и стыдно сказать. Когда в столице переделал все дела, поехал с мужиками расслабиться на бережок уединенного озера, разумеется, с табличкой «Только для белых». И на радостях, что дела у нас обоих идут отлично, нажрался так, как давно не надирался. Классическая «асфальтовая болезнь». Только вместо асфальта были лодочные мостки. Видел бы ты, как я по ним мордой проехался… Давненько так не позорился, — голос брата был бодр и весел, без малейшей удрученности. — Ну и черт с ним… Бывает. Видел бы ты, как я назад летел — сначала даже в самолет не пускали, паспорт-то я предъявил, а вот вместо живого оригинала паспортной фотографии имело место нечто сюрреалистическое… Даже разматываться пришлось. Пропустили.
— Ничего серьезного?
— Пустяки. Просто ободрало физиономию так, что обратный обмен в любом случае делать рановато. Разве что придется еще какую-нибудь аварию изобретать… Ну, ничего. Во-первых, еще рано мне вертаться, а во-вторых, — глаза в щелях повязки лукаво блеснули, — а во-вторых, сдается мне, что ты не прочь побыть мною еще немножечко…