— Трусихи или, что еще хуже, предательницы, продавшиеся кардиналу! — воскликнула она. — Они мне еще за это ответят, как только тяжелые времена пройдут.
— Если они вообще когда-нибудь пройдут! — вздохнула Анна Австрийская.
Но худшее ожидало их впереди. Все произошло на следующий же день. Королеве доложили о неожиданном приходе хранителя печати и секретаря суда. Пьер Сегье стал канцлером Франции полтора года назад и был самым заметным из всех парламентариев. Но, тем не менее, он все равно оставался в глазах титулованной знати всего лишь выскочкой, не наученным хорошим манерам и такту, надувшимся сверх всякой меры от сознания своей власти и, по крайней мере внешне, лишенным всяких чувств. Это была всего лишь грубая машина, существовавшая во имя буквального торжества закона, не признающая никаких нюансов и не думающая о тех, кого она давит своей железной пятой.
Канцлера Сегье проводили к королеве. Та приняла его, сидя в высоком кресле, напоминающем трон. Рядом с ней стояли Мария и Сильви. Хранитель печати приветствовал дам с минимумом положенной вежливости. Для обычной знатной женщины вполне достаточно, но не для королевы. Эта деталь не ускользнула от внимания мадемуазель де Отфор, и та, нахмурившись, немедленно бросилась в атаку:
— Итак, сударь, зачем вы явились сюда в вашем этом красном наряде и с бумагами в руках? Разве вы не знаете, что надо заранее просить об аудиенции, чтобы иметь честь быть принятым королевой?
— Меня извиняет, мадам, срочность порученного мне дела и приказ, отданный мне королем.
— Королем или кардиналом?
— Королем, сударыня. И я прошу вас позволить мне выполнить мои обязанности. Я хочу говорить с королевой, а не с вами!
— Так говорите! Что вам угодно? — спокойно произнесла Анна Австрийская. Ее рука успокаивающим жестом легла на плечо ее верной камер-фрау.
— Как вам известно, ваше величество, господин де Ла Порт, ваш камердинер, был арестован, препровожден в Бастилию и подвергнут допросу, так как при нем обнаружили компрометирующее письмо.
— Компрометирующее кого? Я полагаю, что речь идет о дружеском послании, предназначенном для герцогини де Шеврез. Я узнала о ее болезни…
— Герцогиня находится в ссылке. Разве вы об этом не знали, ваше величество?
— Разумеется, мне это известно. Но неужели это должно повлиять на те искренние дружеские чувства, которые я к ней испытывала… и испытываю? Я не скрываю этого от короля.
— Ему известно и о той нежности, которую вы питаете к нашим врагам, но…
— Король Филипп IV — мой брат, так же как и кардинал-инфант. Его супруга — сестра вашего короля, — гневно прервала его Анна Австрийская. — Политические разногласия не могут повлиять на семейные привязанности. Но, вероятно, вам неизвестно, что означают эти слова?
— Напротив, ваше величество, напротив. Моя семья получает положенную долю привязанности. Но то, что годится для простого смертного, никак не подходит тому, кто носит корону. Ваше сердце, мадам, должны занимать только король и Франция. Кроме того, сохранить некоторую нежность по отношению к братьям и даже сообщать им об этом — в этом не было бы никакого преступления. Если бы под сердечными излияниями не обнаружились очень странные вещи…
Огромным усилием воли королева заставила себя засмеяться. Даже незаинтересованный наблюдатель счел бы ее смех несколько натянутым.
— Странные вещи под… Помилуйте, господин канцлер, да вы сумасшедший!
— Не стоит говорить со мной таким тоном, мадам. Ваш слуга поведал нам немало любопытного.
— Его допрашивали, — королева побледнела. — Его…
— Подвергли пытке? Пока нет. Но это не за горами, если этот господин будет продолжать упрямиться. Сегодня ночью с ним беседовал кардинал Ришелье. Он приказал привезти Ла Порта из тюрьмы, чтобы допросить его лично.
— Под пыткой можно признаться в чем угодно! И вы бы, сударь, наговорили невесть что, если бы вас накачали водой или надели на вас испанский сапог, если бы…
— Когда человеку не в чем себя упрекнуть, ему нечего и бояться! — добродетельным тоном изрек Сегье. — Только, похоже, де ла Порту найдется в чем покаятся. И вам тоже, мадам!
Не в силах дольше сдерживаться, Мария де Отфор взорвалась:
— Вы обращаетесь к королеве, сударь! Уважайте хотя бы корону. Ведь вы утверждаете, что верно ей служите!
— Не могу с вами не согласиться, но я должен сообщить королю всю правду об этом печальном деле. Никто больше меня не желает обнаружить, что ее величество ни в чем не виновна, но у нас есть письмо…
Не оборачиваясь, канцлер протянул руку к секретарю суда, и тот немедленно подал ему документ, который держал наготове. Королева в тревоге следила за их действиями. Ей едва удавалось сдерживать свое волнение.
— Что это за письмо?
— Скорее… это записка, написанная королевой бывшему послу Испании графу де Мирабелю. И ее содержание… гм… вряд ли сможет успокоить гнев короля…
Он делал вид, что перечитывает написанное. И тут под влиянием внезапного страха Анна Австрийская совершила грубейшую ошибку. Быстро поднявшись с кресла, она вырвала опасный клочок бумаги из рук Сегье и спрятала в вырезе платья. Приведенный в замешательство неожиданным нападением, канцлер остался стоять с пустыми руками. Но тут же его глаза превратились в узкие щелочки.
— Вы должны вернуть мне этот документ, мадам! Эта записка очень важна.
Королева с вызовом вскинула голову:
— О какой записке вы говорите? Я ничего не видела. А теперь, господин канцлер, будьте любезны удалиться.
Но Сегье не сдвинулся с места. От гнева он начал говорить громче:
— Не пытайтесь играть со мной в такие игры, мадам! Король снабдил меня всеми полномочиями, чтобы я узнал правду. Я должен обыскать это помещение.
— Так обыскивайте, — презрительно бросила Анна Австрийская. — Вы ничего не найдете.
— Разумеется, потому что вы захватили главную улику. Очень необдуманно с вашей стороны, мадам. Это уже само по себе доказательство… Вам придется вернуть мне записку. Если нет…
— Если нет, тогда что? Вы же не собираетесь, я полагаю, обыскивать меня?
— Не вынуждайте меня к этому, мадам! Я вас предупредил. Мне даны все права, чтобы узнать правду.
Бледность на лице королевы приобрела землистый оттенок, но Мария де Отфор быстрым движением заслонила ее величество.
— Вы оскорбляете вашу королеву! Это преступление, и называется оно «оскорбление величества»…
— Отойдите прочь. Иначе мне придется позвать стражу, что стоит у дверей!
— Они не станут вам подчиняться.
— А вот это мы увидим! Зовите стражу, секретарь!
— Нет!