На поляне уже никого не было, Вадим стоял рядом с брошенным в траву передатчиком и пытался высмотреть в небе корабль пришельцев. А еще через две минуты он уже летел на доклад в Москву.
Расследование шло около месяца, в итоге комиссия была удовлетворена и докладом Малахова и его действиями в экстремальной ситуации. Медкомиссия не нашла никаких отклонений ни в здоровье, ни в психике. Дело ушло в архив, сбитая тарелка изучалась в специальном НИИ.
Но Вадим так никому и не сказал, откуда у него появился опалесцирующий камешек, который он повесил на цепочку на шею и никогда не снимал.
— Тогда ты действительно завалил настоящую тарелку, и мне даже разрешили на нее посмотреть. Не потрогать. Но рассеять слухи вокруг этого надо было обязательно. Я только знаю, что некоторые технологии, которые удалось с той тарелки получить, до сих пор под километровыми слоями сукна лежат. Лучшего времени ждут.
Вадим откинулся на спинку стула и с удовольствием протянул ноги.
— Я хотел бы тебе, майор, вот, что сказать: ты прогони этих социологов. Интуиция мне подсказывает, что ребята эти до добра не доведут.
— Да и мне они не нравятся. Особенно этот урод, — майор кивнул на дверь, — все мутит, мутит… Но ведь от них много зависит…
— Ничего от них не зависит, майор. Ты поверь мне, — грустно сказал Малахов.
— Да какой я, на хрен, майор, — так же грустно сказал военный. — Я форму на старом армейском складе нашел, да и все. Мои ребята вообще такой не пользуются, ты видел, они все в современной снаряге. А мне эта нравится. Слушай, мне иногда кажется, что «Долг» наш долго не протянет. Нельзя бороться с Зоной вот так, как бы сказать…
— Прямолинейно? Ты прав.
— Да мы и не с Зоной воюем, нам бы мир от нее уберечь. Ученым помогаем…
Майор замолчал и выпил коньяк.
— Я слышал, что народ в Зоне вас ценит. Может, и достаточно этого? Не надо мешать естественному ходу вещей.
— А кто знает, что надо? — Майора уже повело. — Куда мне было деваться? Из армии ушел, когда семью кормить было нечем, пошел в охранники, так там одна бандитва. Вот приятель в Зону потащил, говорил, бабло срубить можно. А я не бабло рубить хочу, а служить!
— Вот и служи. Все нормально. Вне Зоны ты и такой службы не найдешь. Не армия у нас, а комедия. — Вадим почувствовал, что ему давно уже надо прекращать пить. — Одно скажу, я не забуду про обещание. Дай только выбраться.
Но эти слова ушли в никуда. Майор, зажав в руке полупустой стакан, мирно спал.
Тихо, чтобы не спугнуть, Вадим вышел из штаба. У стенки сидел Шип и дремал с кровососом на коленях. Ни «долговцев», ни социолога рядом не было. Растолкав Шипа, Малахов рассказал тому, что все хорошо, конфликт улажен, и они пошли в свое убежище. Надо было выспаться перед завтрашним днем.
Клянусь.
Я направлю режим больных к их выгоде сообразно с моими силами и моим разумением, воздерживаясь от причинения всякого вреда и несправедливости. Я не дам никому просимого от меня смертельного средства и не покажу пути для подобного замысла; точно так же не вручу никакой женщине абортивного пессария. Чисто и непорочно буду проводить я свою жизнь и свое искусство.
В какой бы дом я ни вошел, я войду для пользы больного, будучи далек от всего намеренного, неправедного и пагубного, особенно от любовных дел с женщинами и мужчинами, свободными и рабами.
Что бы при лечении — а также и без лечения — я ни увидел и ни услышал касательно жизни людской из того, что не следует когда-либо разглашать, я умолчу о том, считая подобные вещи тайной.
Из Клятвы Гиппократа
Первое, что пришло на ум Малахову, когда он проснулся, была мысль: «А нет ли здесь рассола на „каплях“?» Вадим лежал с закрытыми глазами и с утренним ужасом прислушивался к своим ощущениям. Вначале ему казалось, что он еще не проснулся. Потом он боялся открыть глаза, уверенный в том, что именно через открытые глаза в голову вольется боль. Потом его стали мучить детали разговора с майором. Вадиму было стыдно, что он, сразу узнав майора, не сказал об этом, а пошел на конфликт. Потом Вадим стал ждать утренней изжоги. Но она не приходила. А потом остатки сна и рефлексии прогнал чавкающий звук.
Малахов открыл глаза. В микроскопическое окошко под потолком в полуподвал пробивался слабый свет. Рядом на ящике сидел Шип. Одной рукой он держал громадный бутерброд с тушенкой и, откусывая от него большие куски, громко чавкал. В другой руке у него была чайная ложка со сгущенным молоком. Ее он держал у лица кровососенка, а тот с удовольствием и, тоже чавкая, слизывал сладкую жидкость.
— Ты не парься, я за твоими попытками проснуться давно слежу, — сообщил Шип. — Так вот, в Зоне похмелухи не бывает. Жаль, нельзя в дорогу по маленькой пропустить, больно уж тушенка вкусная. Хочешь?
Вадим понял, что хочет.
Вышли они из Агропрома через два часа. Порывистый ветер бросал в лицо охапки желтой листвы, пытаясь сбить их с пути. Один раз Шип неудачно кинул гайку, и она, попав на «трамплин», не полетела дальше по высокой дуге, а развернулась и больно ударила Вадима в колено. День с самого начала не задался. Не доверяя больше сталкеру, Вадим полностью сосредоточился на дороге, растворился в окружающем мире, стараясь не только видеть чавкающую грязь, лес и черное небо впереди, но и слиться с Зоной всеми чувствами и мыслями. Когда Малахов решил, что пора бросить гайку в направлении подозрительно зеленого пучка травы, и вспомнил о сталкере, то заметил, что тот уже давно что-то рассказывает.
— А вообще странный он человек, этот врач, не понимаю я его. — Шип не мог идти молча, даже если его никто не слушал. — Откуда взялся в Зоне, никто не знает, живет в лесу сам, еще бы вообще на болото перебрался. Лечит кого ни попадя. Так же нельзя. А вдруг его пациент возьмет и сожрет?
— А откуда он взялся, этот врач? Местный или как ты, с Щербаковской, со скальпелем выпал? — заинтересовался Малахов.
— Я же и говорю — никто не знает. Он тут вроде еще до периметра был. А как появился — никто не знает. Тогда же ооновцы, как периметр сделали, всех из Зоны выгнали, кто вернулся, кто пропал, а этот как был, так и есть. Странный он, точно. Да и вообще — не люблю я это место. Отдадим ребенка и пойдем, да?
Дорога шла уже через лес. Шип постоянно зыркал по сторонам, но ничего опасного не находил. В итоге за три часа удалось добраться до опушки леса, где, по словам Шипа, обитал странный врач.
Видно было, что дом врача построен давно. Может, это было жилище лесника, а может, какой-то охотничий домик для партийных бонз времен СССР, когда леса были полны настоящего зверья. Сруб пятистенка из добротного бруса, подсобки, забор из крашеных досок и легкий дымок из трубы вызвал у Малахова легкую тоску по простой сельской жизни. Будто нет Зоны, нет чудовищ в лесу, не трещит дозиметр время от времени, напоминая о том, что здесь случилось много лет назад.