— Привет. Ты — Карлик?
Лицо недомерка, и без того некрасивое, перекосилось от ненависти. Он зашипел, забрызгал слюной и наконец смог выдавить из себя:
— Пааш-ш-ш-ш-шел ты!
Продолжая по инерции улыбаться, Михаил обернулся к бармену. Тот смотрел на него с невозмутимым видом, а если и содрогался от беззвучного хохота, то лишь в душе.
— Ну, спасибо… — покачал головой Столяров. — Ну, юморист…
Кто-то тронул его за плечо.
— Ты Карлика ищешь? — спросил незнакомый сталкер. — Так вон он сидит.
Михаил посмотрел туда, куда указывал сталкер, и пробормотал:
— Благодарю.
Перекупщик, рекомендованный Столярову Шустром, получил свое прозвище по тому же принципу, по которому иногда худого, как палка, человека могут окрестить Пухлым, а лысого, как бильярдный шар, — Пушистиком. Иными словами, по принципу «от противного». Карлик был, пожалуй, самым высоким из всех, кто собрался этим днем в баре. Может быть, даже выше излома, убитого несколько часов назад. Направляясь к его столику, Михаил приблизился к импровизированной сцене, с которой бутафорский Пушкин сеял разумное, доброе, странное.
Вечор ты помнишь — Зона злилась,
Химера по двору носилась
За тем, кто в бункер не успел.
Понадкусала — да и съела.
То выброс был. Такое дело.
А нынче — погляди в прицел —
Понаплодилось аномалий
В них «вспышки», «капли», «слизь», и «грави»,
И прочий артефакт лежит
Как прежде Ржавый лес рыжеет,
Мутант в Болоте зеленеет,
Да снайпер из кустов блестит.
Столяров дождался, пока отгремят хохот и аплодисменты, и сгрузил на стол перед Карликом водку и стаканы. Взгляд барыги заметно оживился.
— Привет, — сказал Михаил. — Мне Шустр посоветовал с тобой связаться.
Не отрывая взгляда от стаканов, Карлик подвигал бровями. Столяров разлил водку, мысленно перекрестился и поднял стакан. Барыга опрокинул свой, не чокаясь. Михаил последовал его примеру, поморщился и по привычке тут же разлил по второй.
Буря мглою Зону кроет,
Аномалии крутя;
То, как снорк, она завоет,
То заплачет, как дитя,
То в туннеле обветшалом
Полтергейстом зашумит,
То, как сталкер запоздалый,
К нам в окошко застучит.
Под одобрительные крики толпы к столику подошел Гарин. Его план был незамысловат и прямолинеен: прикинуться простачком, дурачком — да кем угодно! — лишь бы получить заветные сто граммов. Хотя бы пятьдесят. Старые дрожжи просили свежей закваски. Да что там просили — они молили о ней!
— О! Уже пьете? — наигранно удивился Олег. — Ничего, если я поучаствую? — Он взял один из наполненных стаканов, поднес к лицу и снисходительно посмотрел на Столярова поверх граненого ободка.
— Не забывай, зачем мы здесь, — тихо сказал Михаил. Он смотрел на Гарина без злости и без одобрения, спокойно и выжидающе.
— Я помню, помню, — успокоил его Олег и понюхал содержимое стакана. Плевать на цвет и на осадок, водка пахла вкусно. Пусть это верный признак алкоголизма, но водка пахла просто фантастически вкусно.
«Зачем мы здесь? — глядя в глаза Столярова, со злостью подумал он. — Наверняка затем, чтобы убить сотню-другую мутантов и подставить под пули пару десятков людей, считавших нас своими союзниками, а то и друзьями. Затем, чтобы подполковник получил свою третью звезду. Зачем еще? Ради мира во всем мире? Чтобы самолеты больше не падали, а людей не перевозили, как боеприпасы, в одинаковых цинковых гробах? Чтобы голос мертвеца из черного ящика не называл меня щенком? Зачем еще? Чтобы отомстить? Отомстить за Марину?
Солнышко, какой же я слабый без тебя, — думал он, опустив глаза. — Миша прав, один глоток — и уже не остановиться. Только пить, жалеть и вспоминать. Смотреть файлы из папки „Фоточки“ в твоем ноутбуке, листать записную книжку твоего старого телефона, где я записан не по фамилии и не по имени, а просто как „Любимый“, нюхать твой шарф и футболки, засыпать в обнимку с твоей подушкой, просыпаться… и пить, пить, пить».
Удивительно, но та, из-за которой он сорок дней подряд напивался в стельку, в этот раз помогла ему удержаться. Гарин не заметил, кто забрал стакан из его руки, и пропустил мимо ушей весь разговор Столярова с Карликом. Он пришел в себя лишь после одной особо бурной овации и с выражением лица человека, который только что проснулся в совершенно незнакомом месте, обернулся к источнику звука.
Когда «Свобода» догорит,
Когда откинет «Долг» копыта,
Мы на обломках «Монолита»
Напишем: «Пушкин, сукин сын».
Дочитав короткий стишок, паренек в цилиндре спрыгнул с возвышения и затерялся в толпе слушателей.
Олег обвел помещение бара бездумным взглядом и медленно двинулся в сторону туалета, надеясь, что хотя бы его оставили на прежнем месте. Туалет был на месте: три расколотых писсуара, две кабинки, две раковины. На стене над раковинами сохранилось даже треснувшее в двух местах зеркало с частично облетевшей амальгамой. Поворачивая ручку ржавого крана, Гарин ни на что особо не надеялся, но водопровод, к его удивлению, еще функционировал. Работающее, несмотря на отключение всех станций, электричество удивляло его меньше. Все-таки электрический полтергейст, аномалия «электра», да и вообще вся Зона пронизана энергиями разного рода, надо только грамотно расставить накопители. А вот водяных здесь, кажется, до сих пор не водилось.
Дождавшись, когда вода из коричневой станет светло-желтой, Олег намочил ладони и протер лоб и щеки. Когда он снова взглянул в зеркало, рядом с его усталой мокрой физиономией отразилось улыбающееся смуглое лицо с бакенбардами. От неожиданности Гарин открыл рот и сказал первое, что пришло на ум:
— Привет. Тебя Пушкин зовут?
— Зачем Пушкин? — Паренек улыбнулся еще шире. — Жига меня зовут. А тебя?
— Меня? — Олег вспомнил предостережение Шустра, касающееся их с Михаилом реальных имен, и, вздохнув, представился: — Студент.
— Студент? Не слышал. Послушай, Студент, у тебя, может, картон есть?
— Какой картон?
— Любой картон. Краски есть, я раскрашу. Нужен только картон. Смотри. — Он крутанул в пальцах свой черный цилиндр. — Видишь? Совсем затрепанный. Или как сказать? Потрепанный, да? Скоро выступать будет нельзя.
— Нет, картона нету. То есть я не знаю…
Гарин окончательно растерялся. Вообще-то в том рюкзаке, что навьючил на него Столяров, могло оказаться все что угодно: и рулон картона, и Большая Советская Энциклопедия в тридцати томах.
— Мне метра хватит, — по-своему истолковал его замешательство молодой цыган.
Глядя на свое отражение, Жига резким движением сорвал бакенбарды, зашипел и потер запястьями щеки.