– Я знаю, – женщина кивнула, – бланкиссима показала мне письмо, – я дура… Как я могла тебе не поверить…
– Могла, – герцог взял ее руки в свои, они были ледяными, – ты была совсем одна, в голову могло прийти все, что угодно… Проклятый! Мы перерыли все окрестности, добрались до самых гор, и ничего… А ты оказалась здесь, в единственном месте, где тебя не искали… Сола, ты здорова?
– Да, – у нее еще нашлось силы кивнуть, а потом из глаз хлынули слезы, которые она клялась никогда больше не проливать.
– Ты не врешь? – Он рывком подтянул ее к себе и увидел в глазах неизбывную муку. – Врешь… Что-то случилось… Тебе плохо? Агриппина ничего не подозревает?
– Ей нечего подозревать, – с горьким смешком, удивительно ей неидущим, откликнулась Сола. – Я обезумела… Я думала, ты меня бросил, хотела умереть, но боялась позора и после смерти… Шарло… Я пустила в ход магию, чтоб избавиться от ребенка.
– Магию? – Теперь вздрогнул герцог. – Но разве ты… Разве ты что-то знаешь?
– Мало, – теперь Сола говорила быстро, словно боясь, что он с отвращением повернется и навсегда уйдет, – очень мало… Я даже не знала, что что-то могу, но, наверное, страх и… Я ненавидела тогда и себя, и тебя, это помогло… Это было заклятие смерти, я отдала ей еще не возникшую жизнь… Это было так страшно, Шарль, так страшно и так больно… Я хотела остановиться, правда, хотела. Но уже не смогла… А потом твое письмо… Ты не предал… Я – неблагодарная дрянь, Шарло… Убийца, ведьма, я…
– Ты – маленькая дурочка, – губы герцога коснулись синих глаз, – бедная маленькая дурочка… Святой Эрасти, сколько же ты перенесла, сотня рыцарей не выдержит… Что же нам теперь делать?
– Нам? Нам?!
– Но… Ты все еще любишь меня?
В ответ она вновь заплакала.
– Любишь?
– Да.
– Значит, мы с тобой уйдем, как и решили. Конечно, уйти из Фей-Вэйи труднее, чем из Эльты, но мы что-нибудь придумаем. Зиму придется перетерпеть, а в месяце Агнца…. Сола!!! Да что с тобой?!
– Шарло! Ничего не будет! Понимаешь?! Ничего и никогда!
– Сола!
– Выслушай, – в глазах Соланж плескалась мука, но голос почти не дрожал, – это не простое заклятье. Я теперь хуже ядовитой змеи. Со мной ничего не будет, а для мужчины я теперь смерть. Моя любовь тебя убьет, а я… Я хочу, чтобы ты жил. И чтобы твой сын жил, потому что в нем теперь жизнь нашего ребенка. Вышло так, что я обменяла ее… Поэтому уходи. Навсегда уходи, я не переживу, если еще раз тебя увижу…
– Вот, значит, как, – он и на этот раз не оттолкнул ее, а продолжал гладить по темным волосам, – бедная ты бедная… И это не исправить? Ведь на каждое заклятье, наверное, можно найти другое…
– Что ты в этом понимаешь, – с горечью прошептала Сола, – ты воин, вот тебе и кажется, что любой удар можно отбить… Нет, Смерть это Смерть, с ней не поспоришь. А я теперь ее орудие. Самое большее, что я могу, это не причинить никому зла. Агриппина приставила меня ухаживать за Виргинией, это как раз по мне, но и все… Я бы умерла, но если я это сделаю сама и раньше срока, тогда Смерть заберет кого-то, кто мне дорог, тебя или Агриппину. Значит, я должна жить, и я буду жить… Долго буду. Постепенно все забудется…
– Ты сама в это не веришь. – Он все еще не выпускал ее. – Сола, а может, все это вранье? Ну, откуда, в самом деле, это известно? А потом, – он неожиданно улыбнулся, – умереть в твоих объятьях, что может быть прекраснее.
– Нет, – Сола упрямо сжала губы, – это правда, Шарло. Отсюда и все эти легенды о том, что насильники, дотронувшиеся до сестер, умирают. Я знаю и про Одиллию, и про Каролину. Они сделали то же, что и я, и это не их насиловали, это они завлекали мужчин, которые потом умирали… Да и Виргиния… Но она хотя бы никого не убила… Я не могу, чтобы ты… Не могу! Ты – моя жизнь, как же я могу убить тебя. Уходи, Шарло, умоляю…
– Хорошо, но поцеловать-то я тебя могу?
– Можешь, – она вздрогнула, – но не надо.
– Надо…
Он целовал ее долго-долго, но ни один поцелуй не может длиться вечно. Герцог отпустил ее, хотел что-то сказать, и Сола с ужасом заметила, что губы у него дрогнули, как у человека, сдерживающего слезы. Больше он ничего не сказал, только низко поклонился, повернулся и ушел навсегда по петляющей между облетевшими яблонями тропинке.
Но когда под грохот чужих подков
Грянет свет роковой зари –
Я уйду, свободный от всех долгов,
И назад меня не зови.
Не зови вызволять тебя из огня,
Не зови разделять беду.
Не зови меня!
Не зови меня…
Не зови –
Я и так приду!
А. Галич
2863 год от В.И.
16-й день месяца Агнца.
Арция. Мунт
Королю захотелось пить, и он проснулся. Слуги, уходя, оставили на ночном столике все необходимое, в том числе и кувшин с сахарной водой. Пьер с удовольствием напился и задумался. Спать не хотелось. Царившая за окном Луна отчего-то удостоила своим вниманием крышку от кувшина, превратив ее в сияющее чудо. Король взял стеклянную вещицу в руки, преградив дорогу лучам, и диво погасло… Жаль, но ничего не поделаешь! И почему только любая вещь, стоит только взять ее в руки, становится хуже?
Пьер выпил еще воды, задумчиво сжевал пару пирожков с абрикосами и решил сходить посмотреть на наследника. Это было страшно интересно. У него, Пьера Лумэна, появился наследник. Когда король узнал об этом, он очень обрадовался. Дитя, без сомнения, было зачато от Святого Духа, и это очень хорошо. Пьер не понимал, почему, когда он высказал столь очевидную мысль вслух в большой, красивой комнате, набитой людьми, которые наперебой его поздравляли, все замолчали, а дядя Фарбье ужасно разозлился. Но Пьер не жалел, что сказал правду, пусть все знают, что отец наследника Арции – Святой Дух! Это лишний раз подтверждает, что власть арцийских Волингов идет от самого Творца! Непонятно только, почему дядя Жан так рассердился. Наследник был нужен, об этом твердили все, наконец он с божьей помощью родился, радоваться надо!
Король надел теплый стеганый халат, правда, очень жесткий и неудобный. Вышитые на воротнике золотые цветы противно царапали шею, но Пьеру еще в детстве объяснили, что король должен терпеть много всяких неприятных и ненужных штук, и он честно терпел. В том числе и кусачий халат. Ходить по дворцу босиком и в одной ночной рубашке было нельзя. Когда дядя Жан застал его ночью в комнате с хомяками без халата, то сказал, что всякий раз, когда его увидят неглиже, будут убирать одного зверька. После этого Пьер, выходя из спальни, всегда одевался.