Бланкиссима полагала, что именно это и определило судьбу будущего Скорбящего, в отличие от многих своих родичей почитавшего тягу к юношам греховной. Преступить же через себя, как сделал его отец, завести семью и окунуться в дворцовые интриги он тоже не хотел. Оставалась Церковь. Попав в нее, Жорес нашел себя. В двадцать пять он уже был доверенным секретарем Его Святейшества, в тридцать четыре его назначили расследовать историю с несостоявшимся покаянием Шарля Тагэре, последствием чего стала ссылка его преподобия Доминика и назначение Жореса-Иллариона на его место. Но чего ему нужно от нее?
Антонианцы и циалианки никогда не враждовали, но и союзниками их назвать было нельзя. Их объединяло разве что право на занятия магией и неприязнь к долгие годы главенствующим в Церкви эрастианцам. В глубине души Диана побаивалась, что епископ узнал, что она в своих заклятиях несколько перешла границу дозволенного. Но все оказалось гораздо проще и приятнее. Его преподобие пригласил ее осмотреть старинные фрески, найденные им под толстым слоем штукатурки. Диану никоим образом нельзя было обвинить ни в излишней чувствительности, ни в религиозном фанатизме, но, увидев обещанные изображения, она была потрясена.
К несчастью, сохранился лишь центральный триптих, изображающий Творца в трех его ипостасях Создателя, Судии и Заступника, части фресок «Великой Кары» и «Последнего Суда», полностью уцелел «Первый грех» и «Откровения», где заснувшему в пустыне праведному Амброзию открылся Свет Истины, каковую он, пробудившись, и понес к людям.
Илларион не торопился, дав гостье время прийти в себя. Наконец Диана с видимым усилием отвела взгляд от отрешенного лица Судии-Кастигатора и повернулась к епископу.
– Ваше преподобие, у меня нет слов…
– Вы согласны, что храм должен быть восстановлен?
– Безусловно, но…
– Я знаю, что недавно вы обновили росписи в главной базилике вашей обители. Конечно, никакой из ныне живущих художников не способен сотворить что-то подобное, но из того, что есть, вы нашли лучшее. Я хотел бы пригласить вашего художника восстановить недостающие фрагменты. Кроме того, эти фрески, хоть и великолепно сохранились, явно ровесники Мунта и святейшего Амброзия, теперь каноны несколько изменились. Храм необходимо дополнить изображениями наиболее чтимых святых Арции. Я рассчитываю на вашу помощь, бланкиссима.
– Ваше преподобие, Клемент будет здесь завтра же утром.
2864 год от В.И.
8-й день месяца Лебедя.
Арция. Тагэре
Письмо было вежливым и коротким, а чего она ожидала? Их примирение было не более чем договором, ночь, которую Шарль провел в ее спальне перед отъездом в Мунт, не оставила никаких иллюзий. Он и впредь будет выполнять супружеские обязанности, а у нее будет звучать в ушах его голос, обращенный к другой. Шарль обещал, что не будет встречаться с Делией, разве что на семейных сборищах, и Эста не сомневалась, что он сдержит слово, но это было слабым утешением. Он даже не пытается пригласить ее в Мунт, пишет раз в кварту, ссылаясь на обилие дел, и в основном о том, что должно быть сделано. Точно так же он отдает распоряжения капитану замка и эркарду Эльты. Раньше Эста гордилась тем, что наряду с мужем участвовала в управлении Тагэре, теперь она поняла, как ошибалась. Ее знания и заботы не шли дальше замковых кладовых или, в лучшем случае, устройства Зимних Празднеств [81] , а все держалось на плечах Шарля, который успевал, кажется, везде.
Герцогиня помимо воли почувствовала гордость за мужа и одновременно злость на него. Она помнила, какими унылыми показались ей северные земли, когда она приехала сюда из плодородной Фло. Заброшенные поля, ожидание набегов из Эскоты, лесные разбойники, воюющие с контрабандистами… Теперь Тагэре процветает. Если Шарль победит, то же будет и по всей Арции, но она-то останется не у дел! Ей думалось, что она умнее и сильнее, а оказалось, он просто позволял ей так считать. Чтобы она ему не мешала… Она чувствовала себя королевой севера, направляющей своего пусть смелого и любимого народом, но не такого уж и далекого мужа, а была такой же женой по необходимости, как и другие ноблески, выданные родителями за политических союзников.
Вот Анри Мальвани, тот свою Миранду любит, но он ее не только выбрал сам, но и от жениха увел. Маршал с женой частенько приезжали в Тагэре погостить. Они не выставляли свои чувства напоказ, но их взаимная привязанность была очевидной. Анри не брал Миранду только на войну, а вот она с Шарлем ездила лишь туда, где этикет требовал присутствия обоих. Если можно было без нее обойтись, Шарль обходился. Ну, неужели она и в самом деле ничего не стоит?! Эста решительно обмакнула перо в чернильницу и вывела: «Я не стану отвечать на ваше письмо, потому что оно ни о чем. Пока не поздно, нам нужно поговорить. И имейте в виду, если вы не приедете ко дню моих именин, то я приеду в Мунт…»
2864 год от В.И.
ночь с 23-го на 24-й день месяца Лебедя.
Арция. Мунт
Шарль провел больше суток в седле и буквально валился с ног от усталости, но был доволен. Анри в очередной раз доказал, что воевать с ним – дело бесполезное. Не сегодня-завтра Жозеф пришлет парламентеров, и к этому времени регент должен находиться в Мунте. Тагэре не хотелось уезжать из армии, но в его положении о собственных желаниях пришлось забыть. По дороге он то и дело проезжал через земли, прибранные к рукам кланом Фарбье, все больше уверяясь в том, что с этим кошачьим отродьем нужно что-то делать, и немедленно. Но сначала следовало выспаться, что оказалось не так-то просто. Не успел Шарль слезть с коня, как в него вцепился король, по обыкновению излагавший свои мысли таким образом, что понять его и на свежую-то голову было непросто.
– Если ты уйдешь, они вернутся, – ныло Его Величество, умоляюще глядя на регента, – они всегда возвращаются.
– Кто они? – безнадежно переспросил Шарль.
– Кошки, – прошептал, оглянувшись, король.
– Пьер, они ничего тебе не сделают. – Тагэре хотелось лишь одного: добраться до постели, лечь и хотя бы до утра забыть про Арцию, Ифрану, Святой Престол и все остальное, в том числе и про возомнившего себя хомяком короля, но пришлось брать того за руку и вести в его покои. Однако на этом дело не кончилось.
– Не уходи, – Пьер трясся как в лихорадке, – они меня задушат. Как Помпона.
– Я сейчас позову слугу, – вздохнул герцог.
– Он уснет, – заныл король, – они всегда засыпают, и тогда они придут и меня найдут…
– Но, Пьер («Проклятый, как же хочется спать»), тебя ведь не задушили, и не задушат. Потому что ты никакой не хомяк, а человек. Хомяки не разговаривают, они маленькие, в шерсти… Ты не похож на хомяка. Ну, в зеркало на себя посмотри. Дай мне своего, как его там? Сюсю? Вот он у меня в руке, видишь? Вот он в зеркале, а вот ты в зеркале…