— Никто тебя и не винит, наоборот, спасибо тебе, — Аррой сумел выдавить из себя улыбку, — все в порядке. Тем паче что я уже знал, что стражи Горды погибли… А вот за известия от Луи и Лупе спасибо. Это очень важно.
— Правда? Тогда я возвращаюсь, — пылевичок грустно вздохнул, — мы ничего не смогли сделать, они протолкнули Осенний Кошмар зимой, когда ни у Леса, ни у Болот нет сил, а Стражи не выдержали.
— Рано или поздно это должно было произойти. Ты передашь Сумеречной и Рыгору, что я просил?
— Конечно, — Прашинко кивнул и исчез.
— Вот так, дружище, — промолвил герцог Эланда, разглядывая собственную руку, — надо бы хуже, да некуда…
— Никогда не стоит отчаиваться, — ответствовал Жан-Флорентин, важно переползая с браслета на изящную нефритовую чернильницу и устраиваясь на ее краешке, — мы должны победить, значит, мы победим.
— Твоими бы устами… Скорее всего то, что сказал этот Гонтран, — правда, я склонен ему верить. Я помню его, он мне не понравился, но в уме ему не откажешь.
— Да, по всем признакам это был человек компетентный и способный логически мыслить.
— Жан-Флорентин!
— Я слушаю.
— Ты понимаешь, что нам нужно как-то защитить Кантиску и уничтожить это капище? И… Великие Братья! Я знаю, где оно! Варха!
— Да, это весьма вероятно, — согласился жаб, — хотя я бы не исключил и другие возможности… Скорее всего подобных мест два, а возможно, и более. А вот и Шандер.
— Опять ходил в разведку, — Рене укоризненно покачал головой, — так не терпится шею сломать?
— А что мне остается делать? — пожал плечами Гардани. — Тебя охранять — что воду решетом носить, одна надежда — случись что, сам отобьешься… Марциал велел всем маркитанткам выметаться из лагеря до конца месяца Иноходца.
— Значит, у нас остался месяц или около того, пока соберутся, пока летний лагерь разобьют…
— Похоже, — граф Гардани поднял черные глаза и внимательно взглянул на Рене, — что-нибудь случилось? И наверняка поганое?
— Достаточно, — согласился адмирал.
— Приходил Прашинко, — сообщил Жан-Флорентин, — он рассказал, что некий судебный маг, находившийся в оппозиции к тирану, утверждает, что Годой планирует этим летом захватить Кантиску и что в Таяне появился некий храм, аккумулирующий силу для Белого Оленя…
— Этому магу можно верить?
— Так, по крайней мере, утверждает…
— Помолчи, — неожиданно резко прикрикнул Аррой, — Шани, этим сведениям можно доверять. За них ручается, гм… Болотница за них ручается, но я звал тебя не за этим. Тебе придется съездить в Эр-Атэв.
— Сейчас?! — граф казался ошеломленным.
— Именно сейчас, — да не страдай так, к самому интересному ты вернешься. Пойми, что больше мне послать некого. Клирики с атэвами — как кошки с собаками. Маринеры мои тоже, а ты с Майхубом поладишь. А теперь прости. Давай расстанемся на пару ор — мне нужно написать письмо, тебе — собраться. Белка пока поживет у меня, с Герикой и Ри она дружит.
— Я еду сегодня?
— Да. Шани, это очень важно, намного важнее, чем подглядывать за маркитантками.
Шандер повернулся и быстро вышел.
— Ну и что это все означает? — Жан-Флорентин был не на шутку возмущен. — Ты мой сюзерен, но это не дает тебе права обрывать меня на полуслове.
— А до тебя не дошло, что ты мог натворить?
— Меня возмущает твой тон…
— А меня — твоя беспардонность. Ладно, успокойся… Я оборвал тебя, потому что боялся, что ты произнесешь имя Лупе.
— Ну и что? — не понял жаб.
— Великие Братья, — Рене скрипнул зубами, — и ты еще берешься рассуждать о любви! Неужели до тебя до сих пор не дошло, что Шани любит Лупе, а она сейчас с другим. С нашим другом и союзником!
— Это не имеет никакого значения. Во-первых, от этой любви, в отличие от предсказанной тебе Болотной матушкой, ничего не зависит, во-вторых, Лупе не единственная женщина. Я видел ее, и я знаю каноны человеческой красоты, до Иланы или Герики ей далеко.
— Для него она единственная! Не понимаешь? — Рене махнул рукой. — Значит, и не поймешь. Только прошу тебя, молчи. Ты ничего не знаешь.
— Но я знаю, — уперся жаб, — и к тому же лгать друзьям бесчестно. Наш долг открыть ему глаза.
— Чтобы потом ему же их закрыть. В гробу — он не переживет этого, неужели непонятно. Нет, вешаться Шани не будет, но полезет на рожон и сложит голову. Ты этого хочешь?
— Сильная натура переживет любое потрясение и лишь закалится в несчастьях, — стоял на своем Жан-Флорентин.
— Хорошо, — устало вздохнул Аррой, — ты мне все уши прожужжал, что я — твой сюзерен. Так вот, я ЗАПРЕЩАЮ тебе разговаривать с Шандером и с кем бы то ни было о Лупе и Луи. Понял?
— Понял, — буркнул полиловевший со злости жаб.
— Ладно, не сердись, ты по-своему прав, но правда не всегда бывает кстати. И… Что ни делается, то к лучшему. Дружба Майхуба нам действительно нужна позарез. Если все кончится плохо, а такое нельзя исключить…
— Теоретически нельзя исключать ничего, — Жан-Флорентин сменил гнев на милость и был готов продолжать беседу.
— Именно, так вот, если мы проиграем, Майхуб останется единственным, кто сможет встать на пути у этой нечисти, а без советов Шандера он наверняка наступит на те же грабли, что и мы. И, Проклятый меня побери, я хочу, чтобы Шани остался жив! Это будет справедливо.
— Справедливо будет, если вы все выживете и к тому же победите, — буркнул Жан-Флорентин.
2230 год от В.И.
24-й день месяца Иноходца.
Варха
Шаддур ка Ройгу Исстисс, вот уже сорок лет возглавлявший Орден Тумана, не страдал ни суевериями, ни излишней мнительностью, но в некоторые вещи, поведанные Древними, верил. В частности, Шаддур был глубоко убежден, что старинное тарскийское пророчество о том, что явлению Младенца предшествует гибель в одно лето Трех Великих Владык, справедливо. Именно поэтому его, в отличие от большинства его сподвижников, не удивила гибель ребенка Герики. Условие еще не исполнилось, и винить в этом было некого, кроме их самих.
Первоначально Шаддур полагал, что под тремя владыками подразумеваются Марко, Рене и Базилек и все случится еще в прошлом году. Глава ройгианцев отнюдь не собирался ждать у моря погоды. Три смерти сильных мира сего должны были стать великими свечами на алтаре Ройгу, но Рене по глупости Годоя вырвался из ловушки и оказался недосягаем. Именно тогда Шаддур понял, что нужно ждать. Убить Базилека и Марко, когда тот выполнит свою миссию, казалось делом нехитрым, но опять-таки вмешалась судьба. Марко пришлось превратить в сосуд для Молчаливого, [123] поглотив при этом его душу, а тело короля убила сорвавшаяся с цепи рысь Стефана. На трон взошел Годой, и тут Шаддур ка Ройгу понял, что Младенец будет рожден лишь после того, как души Рене, Базилека и Годоя покинут Тарру, причем (это было очень важно!) в одно лето, каковым Древние считали время между двумя снегами — прошлым и грядущим.