Ты любишь Таяну и знаешь ее. Ты мне, смею надеяться, друг. Я тебе тоже. Мы можем помочь друг другу. Нужно будет решать что-то с Тарской, договариваться с гоблинами, да мало ли чего… Ты мне нужна, Ланка. И мне, и Таяне. И если я тебе не противен…
Анна-Илана долго и внимательно смотрела в темные глаза.
— Ты говоришь правду?
— Клянусь. Счастьем Белки. Памятью о Лупе клянусь. Пусть со мной опять случится то же, что было той осенью, если я лгу. Илана, поверь мне и помоги…
— Хорошо, — в негромком голоске звучала решимость, — я согласна…
Он избрал себе дорогу, смяв минувшие года.
То ли к черту, то ли к богу, а быть может, в никуда.
Г. Букалова
2231 год от В.И.
20-й день месяца Агнца.
Арция. Мунт
Зенек так и не избавился от своего ужасающего фронтерского выговора, но это не мешало ему оставаться любимым аюдантом нового императора. Рене, относясь приветливо и внимательно ко всем своим новым подданным, не торопился менять окружение и привычки. Императорский дворец ему не нравился, но строительство нового сожрало бы уйму денег, необходимых для того, чтобы залечить нанесенные войной раны, и к тому же обидело бы арцийцев, полагавших резиденцию Анхеля Светлого одним из чудес света и красивейшим дворцом Благодатных земель.
Рене Аррой, ныне официально именуемый Рене Четвертым, а в просторечье Рене Счастливым или Счастливчиком, смирился с неизбежным и по возможности поддерживал сложившиеся веками императорские традиции, большинство из которых ему казались ненужными и откровенно глупыми. Однако были и исключения — так, освященный тысячелетиями запрет беспокоить императора три послеобеденные оры оказался для Арроя истинным подарком.
Другое дело, что большинство прежних арцийских владык предавалось в это время перевариванию поглощенной во время трапезы пищи, Рене же тратил это время на встречи с теми, про кого придворным было знать необязательно. Купцы и ремесленники, авантюристы и клирики, атэвы и гоблины, для прикрытия по-прежнему именуемые горцами, попадали в кабинет императора через потайной ход и покидали его, унося кто золото, кто грамоту с печатью, а кто — уверенность в успехе, казалось бы, безнадежного дела. Как-то так случилось, что старый Замок открыл Аррою тайны, напрочь забытые его последними обитателями, — потайные проходы, камеры для подслушивания и подглядывания, секретные тайники, наполненные то старинными монетами и драгоценными камнями, то заросшими пылью и паутиной бутылями с лучшим атэвским вином, а то и с документами, заключавшими в себе смертельные тайны давно почивших людей.
Чем больше Рене узнавал свое новое жилище, тем больше он с ним мирился: владея тайнами прежних императоров, мог чувствовать себя почти свободным — приходить и уходить, минуя толпящуюся в парадных приемных толпу, узнавать о планах заговорщиков и интриганов и избегать якобы случайных встреч с теми, кого не хотелось видеть. Разумеется, большинством своих достижений новый император был обязан Жану-Флорентину, обладавшему нюхом на всяческие старинные проделки и к тому же не поленившемуся еще в Эланде разобраться в бумагах, оставшихся от бежавшего из Мунта принца Руиса. Поиски тайных дверей стали для жаба любимым развлечением, и Аррой не единожды благодарил про себя старую болотницу, навязавшую ему в спутники это удивительное существо.
Ко всему находки Жана-Флорентина заставили сначала дворцовых слуг, а затем и весь Мунт заговорить о том, что Счастливчик «знает Слово», которым полоумный Базилек и его выводок не владели. А значит, все по закону и по чести и эландец «принят Анхелем». Сам Рене смирился с неизбежным, но волчья тоска, и так накатывавшая на него осенью и весной, то есть в ту пору, когда корабли уходят за море, на сей раз дала себя знать с особенной силой. Нет, он не запил и не закутил с местными красотками, да и бессонница и дурное настроение, срываемое на тех, кто подвернется под руку, были не для него. Он сам себя приговорил к ненавистной короне и должен был тянуть и терпеть, потому что, кроме него, было некому. Из всех желающих завладеть Арцией не было никого, кому было бы можно ее доверить хотя бы на час. И Рене терпел, тоска же давала о себе знать лишь каким-то обостренным восприятием происходящего — в глаза бросался каждый новый желтый лист на огромных каштанах, украшавших императорский парк, а крики пролетающих над Мунтом птичьих стай отзывались почти осязаемой болью. Он хотел уйти вслед за ними, но не имел на это права. Иногда ему казалось, что Геро все понимает, но молчит, чтобы не разбередить рану еще сильнее, но потом он приходил к выводу, что ему все же удается скрывать свои чувства… А дни шли, складывались в недели и месяцы. Накатила, а затем состарилась небывало холодная по арцийским меркам зима, зазвенела капель, дни становились длиннее, а тени на подтаявшем снегу стали отливать темно-синим. Рене все чаще слышал над собой тревожно-счастливые крики возвращающихся птиц, и все его существо рвалось за ними на север.
Иногда тоска по несбывшемуся захватывала императора с такой силой, что он использовал священные послеобеденные часы не для тайных переговоров, а для того, чтобы постоять у окна в башне Анхеля, бездумно следя за проплывающими облаками. Не пригласил он к себе никого и в этот день, а потому шум отодвигаемой потайной панели заставил его резко обернуться и схватиться за шпагу, с которой император никогда не расставался. Однако оружие не понадобилось — в узком дверном проеме, щуря глаза от яркого света, стоял Зенек, обожающий Арроя сверх всякой меры, но так и не выучившийся обращению с коронованными особами. Что, впрочем, лишь укрепляло взаимную приязнь императора и молодого фронтерца.
— Проше дана, — Зенек был заметно взволнован и, разумеется, сбился на простонародный говор, — проше дана, то ельфы до вас приехали… Кажуть, дело… туи цыри… цури… ну тот, главный за те дурные разговоры, их у Зеленую прыемную видвив…
— Иду, — быстро встал Рене.
…Они стояли у окна, отказавшись от предложенных кресел, — стройные, легкие, изысканные — и слегка улыбались… Эмзар в белом и серебряном, Клэр в осеннем золоте и Рамиэрль, вновь одетый как арцийский бард.
Разряженные нобили, чьи вычурные туалеты словно бы внезапно потускнели и стали особенно нелепыми, с робким любопытством смотрели на странных гостей своего странного императора.
Рене почти вбежал в Зеленую приемную, то ли забыв об этикете, то ли не считая необходимым его соблюдать, когда речь шла о Детях Звезд. Любопытствующие имели возможность увидеть, как Рене Аррой обнимается с Романом Ясным, но затем их безо всякой жалости выставили вон. Эльфы с сочувствием всматривались в уставшие глаза императора, и это не оскорбляло. Наоборот.
— Я рад вас видеть, — Аррой довольно быстро справился со своими эмоциями, — все ли в порядке в Убежище?
— Разумеется, — Эмзар слегка приподнял бровь, — там, где ничего не может происходить, ничего и не происходит… Впрочем, Клэр попытался воссоздать образы Всадников Горды, и у него почти получилось… В свою очередь мы спрашиваем, как империя?