Герцогиня привела старую травницу, счастливо избежавшую лап синяков, остерегавшихся портить людям жизнь севернее Фло. Старуха, недоверчиво глядя на медикуса, объявила, что Даро испортили и что ей не будет покоя, пока у того, кто это сделал, не отберут заговоренный талисман или пока он не добьется того, чего хочет от своей жертвы. Медикус заявил, что нечего верить полоумной старухе. Даро с ним согласилась. Кто мог желать ей зла, кроме Дафны, а та умерла.
От родов она оправилась быстро, но, едва лихорадка прошла, проклятая собака исчезла из бреда, чтобы являться наяву. Сначала она проникла в первый двор, а потом стала взбираться на крышу флигеля. Два раза молодая женщина будила Миранду, но они видели лишь черепицу, то освещенную луной, то мокрую от дождя. Герцогиня решила спать со своей подопечной в одной комнате, но Дафна укрылась в снах, и это было еще страшнее. Дариоло, бессильная что-либо изменить, не способная даже шевельнуться, видела, как циалианка подходит все ближе, а ее отвратительные черты все время меняются, превращаясь в чудовищную насмешку над лицами отца, Рито, Сандера. Дариоло просыпалась в холодном поту, долго лежала с открытыми глазами, а потом решила, что кошмар наяву лучше, чем во сне, и сказала Миранде, что будет спать одна.
Собака вернулась не сразу, две или три ночи Дариоло провела спокойно, а потом вновь раздался угнетающий душу вой. Женщина стояла, глядя на призрачного пса, и не знала, что ей делать. Рито бы на ее месте попробовал убить циалианку еще раз, но Даро никогда не была столь смела. Молодая женщина отошла от окна и села на постели, обхватив голову руками. Проклятый вой не смолкал ни на мгновенье, убивая и волю, и способность мыслить, оставляя лишь страх, топкий и бездонный, как болотная трясина. Стуча зубами, Даро попробовала помолиться, но знакомые с детства слова путались и тонули в нарастающем ужасе. Она не смогла вспомнить ни «Творец всезнающий и всемилостивый», ни «Эрасти светлый и милосердный, смертию своею души усомнившиеся укрепивший».
Детская молитва равноапостольной о добрых снах тоже куда-то канула, Дариоло попробовала вспомнить хотя бы ее, но отчего-то из памяти всплыли другие слова, чужие и непонятные: «За мойрэ дека не каллон гобъердо де вье санта квэ нанос авеназа...»
Губы Дариоло услужливо повторяли то, что приходило в голову, и с каждым словом приходило облегчение. Отчего-то она закончила не обычным для всех молитв «арде», а ничего не означавшим «Ло», утонувшем в мягкой тишине. Собака замолчала, а Даро внезапно поняла, что делать. Нужно уехать из Мальвани, и все наладится! Главное – добраться до Мунта, и она будет в безопасности. Если бы мирийку спросили, откуда в ней такая уверенность, она бы не смогла ответить, но единственным спасением для нее была столица...
2887 год от В.И.
12-й день месяца Собаки.
Арция. Мальвани
Артур Бэррот опустился на одно колено и поцеловал руку жене маршала Мальвани. Тот, кто наблюдал за грациозными и точными движениями молодого рыцаря, никогда бы не догадался, что его еще мучают полученные у Гиваты раны, но это было именно так. Впрочем, куда больше Артура мучило то, что он не мог сражаться. Когда виконт Барре встал, то первым делом потребовал доспехи, в которые, несмотря на протесты отвратительного толстого медикуса, и облачился при помощи верного оруженосца. Увы, прав оказался толстяк, Артур попытался поднять меч и упал на камни двора. Следующий раз он поднялся лишь через три дня.
Рыцарь вторую кварту бесцельно слонялся по наботскому замку, когда прискакал молодой дарниец с письмом от герцога Эстре. Александр просил Артура отвезти Его Величеству донесения и черновик тестамента [114] между арцийской короной и владетелями Гвары и Лидды. Герцог писал, что надеется на виконта Барре, этого было достаточно. На следующий день в сопровождении приличествующего случаю эскорта Бэррот пустился в путь, мужественно перенося неизбежную боль. Александр Тагэре рассчитывал на его дипломатические таланты, и Артур Барре, пока не способный служить герцогу мечом, был готов умереть, но оправдать доверие. Виконт торопил коней, но, как бы он ни спешил в столицу, не заехать в Мальвани не мог. К письму Александра была приложена записка Рафаэля Кэрны, просившего проведать и успокоить сестру, а просьба друга для Артура была не менее священна, чем приказ сюзерена или верность умершей возлюбленной. И Бэррот завернул в Мальвани. Он собирался вручить Дариоло Кэрне письмо брата и вновь вскочить в седло, но судьба готовила ему другое.
Небо, хмурившееся с утра, разразилось грозой с проливным дождем и градом. Продолжать в такую погоду путешествие было безумием. А потом... Потом Артур увидел Дариоло, и земля ушла у него из-под ног. Рыцарь застыл на месте, не в силах оторвать глаз от прекрасного лица, обрамленного облаком черных кудрей. До этого дня виконт ни разу не видел мирийку вблизи. Сначала Кэрна избегали общества мунтской знати, а затем оскорбленный на турнире Артур уехал в Барре, откуда отправился в Оргонду. Разумеется, он знал, что сестра Рафаэля прекрасна, но слова – это только слова. Действуя в каком-то блаженном полусне, рыцарь вручил небесному видению свиток. Дариоло что-то спросила, он ответил невпопад. Выручил слуга, сообщивший, что комнаты гостя готовы.
Еще утром виконт был свято уверен, что в его жизни нет и не может быть любви и его сердце умерло вместе с Отилией. Ни слезы матери, ни уговоры и приказы отца не могли заставить наследника рода Бэрротов обратить внимание на красивых невест, восхищенно взиравших на прекрасного рыцаря. Выросший на старинных балладах юноша в четырнадцать лет страстно влюбился в соседку по имению. Отилия была на год старше виконта, тогда робкого и некрасивого. Артур боготворил девушку, каждый день посылал ей стихи и розы из замковой оранжереи и мечтал убить во славу возлюбленной дракона или в крайнем случае выиграть королевский турнир. Кто знает, чем бы все закончилось, но встревоженный отец отправил наследника в гости к дяде по матери. Расчет оказался неверным. Артур не только не забыл свою возлюбленную, но и наделил ее новыми восхитительными чертами.
За два года в воображении виконта возник образ, в сравнении с которым даже прекрасная Виктория [115] могла показаться грубой служанкой. А потом Отилия погибла под копытами понесшей лошади. О ее смерти Артур узнал спустя несколько месяцев и торжественно поклялся никого не любить, храня верность умершей. У родителей это вызвало улыбку, но виконт свято держал данное слово. Разумеется, в его жизни были женщины, и немало. Но ни одна из них не вытеснила из его сердца придуманный в юности образ, а жеманство и глупость девиц на выданье, равно как и навязчивость их мамаш, вызывали в сердце рыцаря стойкое отвращение. Но Дариоло не была земной женщиной. Она была феей, волшебным видением. Умереть за нее и во имя ее было бы величайшим счастьем!
Оруженосец и принесший воду слуга вырвали виконта из мира грез, но, умываясь и переодеваясь, он видел перед собой оленьи глаза, обрамленные длинными, загнутыми ресницами, и слышал нежный голос. В столовый зал Артур Бэррот спустился окончательно влюбленным. Даро уже была там, неимоверно прекрасная в нежно-розовом платье с ниткой кораллов на лебединой шее. Сердце гостя колотилось, язык прилип к гортани, от избытка сжигающих его чувств рыцарь чуть было не онемел. К счастью, герцогиня попросила рассказать о войне. Это его и спасло. Артур был скромным человеком и говорил не о себе, а о своем сюзерене. Он говорил, а богиня слушала, широко распахнув бездонные глаза. Артур смотрел в них и тонул, тонул, тонул...