Садан недобро косил глазом, черные ноздри возбужденно раздувались, впитывая непривычные и неприятные запахи. Вряд ли кто-то из хансиров рискнет хотя бы подойти к нему. Али с непроницаемым лицом смотрел в глаза арцийскому владыке. Тот, несомненно, знал толк в лошадях, но времена, когда он мог покорить ветроногого, занесло песками. Внезапно Меч Атэва ощутил острую жалость к воину и всаднику, получившему коня, на которого ему не сесть, не боясь покрыть себя позором. Повелитель не может быть сброшен лошадью и отвергнут женщиной! Брат велик, но он ошибся, вместо радости послав северному дею боль и стыд. Внезапно в голубых глазах Филипха мелькнул огонь.
– Я благодарю повелителя атэвов за дар, которому нет и не может быть равных. Но пусть простит меня сурианский Лев, если я вручу сокровище моему брату, покорившему Север. Я не мог придумать награды, достойной его доблести, но, увидев блистательного Садана, понял, что это рука судьбы. Герцог Эстре, прими коня коней как залог будущих побед.
– Мне остается доказать свое право на этот дар, – нагнул голову брат Филипха. Сбросив плащ на руки подбежавшего слуги, он, слегка прихрамывая, спустился вниз и без колебаний подошел к напрягшемуся Садану. Конь и человек замерли, глядя друг на друга, а затем северянин протянул руку и коснулся лоснящейся шерсти.
– Мы будем с тобой друзьями, черногривый, клянусь тебе, – герцог улыбнулся тем, кто держал жеребца, – можете отойти.
Старый Гатар невольно покачал головой, но подал знак. Воины отошли, и случилось чудо. Садан продолжал стоять, а потом внезапно потянулся мордой к новому хозяину. Брат дея все с той же улыбкой позволил себя обнюхать, а затем легко вскочил в седло. Атэвы, знавшие норов жеребца, не зря получившего свое имя, замерли, но ничего не произошло. Казалось, конь знает своего всадника с рождения. Жеребец легко переступил с ноги на ногу, взмахнул черным хвостом и пошел грациозной рысью, откровенно гордясь своим седоком.
– Ар-имма-ра Баадук [130] , – прошептал Али, не веря своим глазам.
Вечером Меч Атэва воззвал к Пророку и, взяв лист каонгхской бумаги, написал Эссандру-ар-Шарлаху-гар-Арраджу. Али просил Северного Волка удостоить его совместной конной прогулкой.
2891 год от В.И.
29-й день месяца Копьеносца.
Арция. Мунт
Александр Тагэре плохо помнил деда по матери, хотя Этьен ре Фло всегда был к нему добр. В памяти остался огромный старик с пронзительными глазами и громовым голосом, хотя, возможно, сейчас Старый Медведь и не показался бы внуку грозным великаном. Что до Шарля, графа Марцийского, то тот погиб при загадочных обстоятельствах вместе с женой, когда их единственному сыну было менее двух лет. В галерее замка Эстре Сандер видел портрет молодого светлоглазого и светловолосого человека в охотничьем костюме, чье веселое и дерзкое лицо никак не вязалось со словом «дедушка». Так что истинным дедом для герцога Эстре стал Обен Трюэль. Сандер любил толстяка, но всю силу своей привязанности осознал, лишь узнав о смерти Евгения. Александр с удивившей его самого злостью оборвал какого-то нобиля, заметившего, что следующим помрет старик Трюэль.
Но Обен не умирал.
Смерть словно бы забыла про великого обжору и интригана. Он почти не выползал из дома, но не утратил вкус к жизни и, по его собственным словам, «отнюдь не выстарился». Сандер привез старику копченые медвежьи окорока, болотный мед и травы, на которых эскотцы настаивают царку, а в ответ заработал роскошный ужин по-эллски. Им было о чем поговорить. Эстре рассказывал про Лося, Джакомо и Тодора, а Обен говорил об ифранском малолетнем короле и его предприимчивой тетке-опекунше, удавшейся и внешностью и душой в Паука, оргондских перипетиях и мунтских интригах. Сандер слушал и радовался, что избавлен от этой кипящей грязи, в которой сам Проклятый бы увяз по уши. Не все новости были скверными, но плохого было больше, самым же гнусным, по мнению Трюэля, был новый кардинал.
– Ей же ей, не упомню такой мрази, – Обен с наслаждением потянул носом, смакуя какой-то особенно заковыристый соус, – это я про этого хряка в мантии, а не про голубей. Их орехами откармливали, попробуй... Жорж умно поступил, честь ему и хвала! Стал кардиналом, хоть и не арцийским, а дальше поглядим, но от того, что Клавдий выделывает, чертям тошно. Про то, что он втихаря через трактирщиков беспошлинным ифранским вином торгует, я молчу. Исхитрился, и ладно, от этого разве что виноторговцам хуже. Что стрижет епископскую братию, как овец, даже смешно, да те и сами не промах. Быстрехонько наверстывают.
– Как стрижет? – не понял Александр.
– Да по-разному. То карету новую потребует, хотя Евгений чуть ли не пятьдесят лет в одной проездил, и ничего, то цепь к Знаку ему понадобилась, да не простая, а со звездчатыми богомольниками, то покои бархатом обтянул... Обычай завел: ежемесячно столько-то денежек в Кантиску, а сколько-то – кардиналу. Не считая поздравлений с праздниками, именинами и так далее...
– Граф, – Сандер придал лицу заговорщицкое выражение, – вы все про всех знаете. Клавдий не родич Вилльо?
– Брат во Жадности, – хмыкнул барон. – Но то, что из ифранского корыта эта падла жрать продолжает, а тебя ненавидит еще с Оргонды, уже не шутки. Ненавидит и боится. И Жоржа боится, а перепуганный трус – зверюга опасная, особенно ежели ядовитый.
– В Арции пока еще решает король, а не клирики.
– Решает. Сандер, я тебе уже говорил, что мне восемьдесят?
– Да, но вам никогда не дашь.
– Правильно. А твоему брату дашь сорок? Филипп слишком много пьет.
– Я заметил.
– И мы с тобой знаем почему. Лучше не будет, не надейся, а хуже – пожалуйста. Хорошо хоть, догадался отослать наследника в Ланже. Мальчишка не по годам понятливый, королю совестно при нем безобразничать.
– Я знаю, что с ним Гартаж. Это победа.
– Будем надеяться, что Элле не удастся заменить Эжена на Фернана. Реви и сам не хочет. Они с наследником не ладят, да и уезжать из столицы главный «пудель» боится. Аганн после того, как на дочке Гастона женился, вовсе обнаглел, Фер боится, что его отпихнут. Как-никак Реви только брат королевы, а Аганн – сын, причем любимый... Было дело, надеялся я, что Филипп разведется и на мирийке женится, да красавчик Артур дорогу перешел.
– Артур командует королевской гвардией, – быстро сказал Сандер, – а просится назад в Эстре.
– Не бери. Парню в столице тошно, это так. И умом он не вышел, но честный до глупости и любит тебя и Арцию. Гвардейцы от него в восторге, как же, живая легенда... Короче, Артур – наш последний козырь. Случись что-то вовсе гнусное, Бэррот сделает то, что ему скажешь ты. Или, на худой конец, я. Вот отец его, тот себе на уме, но пока он с нами в одной упряжке. С «пуделями» Антуану не по дороге, с Лумэнами и подавно.
– Лумэны? А разве они еще есть?
– Ну, положим, Лумэны как таковые и впрямь кончились. И я не скажу, что меня это огорчает. Агнеса умерла, ты не знал?