Тарра. Граница бури. Летопись первая | Страница: 101

  • Georgia
  • Verdana
  • Tahoma
  • Symbol
  • Arial
16
px

3

Притихшую столицу обнимала теплая ночь. Летние созвездия все еще царили на бархатном небе, но уже появившиеся звезды осени — Сноп, Белка, Палач — напоминали, что лето на исходе. Именно в созвездие Палача вчера вошла красная блуждающая звезда Ангеза [64] , называемая также Волчьей.

— Погасите, во имя Циалы, проклятую звезду, она мешает мне жить, — брюзгливо потребовал Родольф, глядя в небо мутными глазами.

Симон, смотревший на брата с привычной смесью жалости и неприязни, буркнул:

— Шел бы ты лучше спать. Закройся с головой, и никакие звезды тебе не помешают.

— Нет, помешают, — уперся поэт. — Звезда Войны всегда мешает. Поэтам, матерям, влюбленным. Ее лучи сжигают души, ее лучи — проклятье наше. О, погаси ж ее скорей!

— Это не в моей власти, — с трудом подавив раздражение, откликнулся Симон.

— Я знаю, — заявил с хитрым прищуром Родольф. — Ты — ничтожен, но это небо и эти звезды вынуждают меня говорить стихами. Тебе этого не понять, ты не умеешь смотреть на небо, тебе по сердцу лишь вздувшиеся животы да распухшие носы. Ты живешь за счет низкого, а я — за счет горних высей.

— Ты живешь за счет Симона, Родольф, — голос Лупе звучал непривычно резко, — и я тоже. Но я хотя бы ему благодарна.

— Что ты, Лупе, не надо… Мне не трудно. Я рад, что не один, — запротестовал медикус, но маленькая ведьма была непреклонна:

— Он должен наконец понять, что не он делает тебе одолжение своим присутствием, а ты ему своим гостеприимством. Иди вниз, Родольф, и ложись спать.

Поэт был опытным нахлебником. Он кожей чувствовал, когда можно выкаблучиваться, а когда лучше уйти. Сейчас спорить не следовало, и притихший Глео, слегка пошатываясь, удалился, что-то бормоча себе под нос.

— Лупе, зачем ты так? — мягко укорил Симон. — Я зарабатываю больше, чем мне нужно, и я совсем один.

— Дело не в тебе и не в Родольфе, а… во мне. Я должна тебе сказать, что…

— Что ты и граф Гардани? Я это понял раньше тебя. Поблагодари святого Эрасти, девочка. Гардани — хороший человек, добрый, честный. В нем нет ни на грош того гонора, что в крови у нобилей помельче. Я давно пользую семью эркарда. Шандер очень любил Ванду, но со временем любая скорбь проходит, а ты в любом случае из лучшей семьи, чем его первая жена.

А про Родольфа не думай. Приедет кардинал и вас разведет. Я готов свидетельствовать в твою пользу. Ты была несовершеннолетней, детей у вас нет, последние семь лет вы вместе не жили, а Родольф не брезговал случайными связями, пока не допился до того, что перестал быть мужчиной. Церковь встанет на твою сторону.

— Симон, дорогой, ты же сам не веришь в то, о чем говоришь!

— Ты считаешь, что я лгу или что я ошибаюсь?

— Ты не ошибался бы, если бы… Неужели ты не чувствуешь, что происходит?! Я раскладывала О… Нас ждет беда.

— Нет такой беды, с которой нельзя справиться. Возможно, твой муж в чем-то прав, когда говорит, что я не смотрю на небо. Я не ищу дурных предзнаменований, а пытаюсь исправить то, что от меня зависит. Не надо пугать себя раньше времени. Ты нашла свою судьбу. Радоваться надо, а не бояться.

— Я стараюсь, — откликнулась Лупе, — но я не могу не бояться. Я очень боюсь за Шандера, Симон. В Высоком Замке творится что-то страшное, я это чувствую.

— Раз такое дело, попробуй снова разложить карты.

— Я пробовала. Ничего не получается. Выпадают одни Темные Пустые…

4

Громко треснула вспыхнувшая ветка, взлетело несколько искр.

Рене проследил взглядом за жаркими рыжими мухами и вновь уставился в огонь. Есть все же в пламени нечто, что завораживает, приковывает, внушает мысль о бессмысленности всего сущего в сравнении с пляской оранжевых и алых теней. Все рано или поздно сгорает, остается лишь серая невзрачная зола, да и ту развеет ветер. Так сто́ит ли бросать вызов судьбе, стоит ли пробиваться вперед, надеясь непонятно на что? Ведь впереди лишь короткая вспышка, обращающая тебя в пепел.

Вверх взмыл еще один сноп искр: в хворост попало несколько сырых веток, не желавших гореть спокойным ровным пламенем — слишком много в них оставалось жизни. Жар костра становился невыносимым, и герцог слегка отодвинулся.

Большинство эландцев спало. Бывшие «Серебряные» сгрудились у дальнего костра — этим до рассвета хватит воспоминаний и споров. Таянцы сделали выбор, почти не думая, и теперь задним числом ищут друг у друга поддержки. Герцог не мог не радоваться трем сотням бойцов, привычных к драке на твердой земле. Эландцам не было цены на шаткой палубе, но на берегу они становились беспечными, а это по нынешним временам могло обойтись слишком дорого. Аррой знал все достоинства и недостатки своих соотечественников, точно так же, как и сильные и слабые стороны самого Эланда. Положение становилось серьезным.

На Гнездо Альбатроса никогда не покушались с суши. В старину соседи были слабы, а болота и чернолесье на юго-востоке полуострова ничем не превосходили болот и лесов внутренней Таяны и не стоили того, чтобы из-за них воевать. Эландцам же и вовсе не было нужды удаляться от моря. Они предпочитали ловить треску, бить китов или, кто попредприимчивее, отправляться за добычей к южным берегам.

Идакона росла, но дела сухопутные породнившихся с морем не заботили, пока не подняли голову Ямборы, сразу ставшие союзниками. Сперва по расчету, потом — по привычке и, наконец, по дружбе.

Так родился союз морской державы и королевства предгорий. Союз, крепнувший несколько столетий. Таяне не надо было думать ни о вторжении с моря, ни о том, куда и как возить товары. Эланд мог не опасаться за свою спину, а потому почти не держал войск на сухопутных границах — незачем было…

Герцог легко переломил толстый сук и швырнул в костер, бессмысленно глядя, как на концах обломков расцветают жаркие цветы. Внезапно он почувствовал, насколько устал. Он, всегда бывший сильным и свободным, способным на то, чего не могли другие. От него вечно чего-то хотели, просили, ждали, он был нужен многим, ему же — все и никто. Свобода идет рука об руку с одиночеством. Эту нехитрую мудрость Рене познал давно и давно с ней сжился.

Разумеется, были у него и друзья, и возлюбленные, и родня. С одними разлучала жизнь, другие становились чужими, третьи оставались рядом до сих пор. Он успел похоронить многих — кого в морской бездне, кого — на чужих, диких берегах, кого — в пышных фамильных склепах. Годы текли, а он шел вперед, делая то, что должен, и стараясь не оглядываться. Шел, понимая, что когда-нибудь попадет в передрягу, из которой не сумеет выпутаться, и относился к этому философски. Каждый волк рано или поздно промахнется, угодит в капкан, получит пулю или стрелу, попадет под копыта разъяренного лося…