К этому времени выпили уже изрядно и с готовностью восприняли высказанную «бароном Шадой» мысль, что в его годы библиотекаря просто бы выкрали назло зловредному Амброзию и отправили бы — ну, хоть в Шаду, где есть библиотека. Правда, он, барон Шада, туда носа не кажет, но тем лучше, наверняка есть что привести в порядок…
Молодняк во главе с «Александром» встрепенулся, Добори и Шада снисходительно обменялись репликами в том смысле, что молодежи надо предоставлять определенную самостоятельность, но при этом за ними нужен глаз да глаз. Вызвалось идти пятеро — приятель Генриха Ксавье Сарриж не мог отказать себе в удовольствии напакостить Амброзию. Оставшиеся же были готовы объявить, что никто из пирующих не покидал сотрапезников на дольше, чем нужно, чтобы, скажем, выйдя во двор, полюбоваться звездным небом.
2
«Век сытного лета» наложил свой отпечаток на все. Несмотря на объявленный местоблюстителем Святого Престола Амброзием запрет на ночные прогулки и зевающих на перекрестках стражников, пятеро вооруженных до зубов людей без особых хлопот добрались до обители Триединого. «Барон Шада» очень кстати «вспомнил» о потайном ходе, который вроде был тут двадцать лет назад и который ему показал один пьяный монах, иногда позволявший себе тайком покинуть обитель, чтобы выпить пару кружек в ближайшей таверне. Добори вроде бы поверил.
Ход, через который Роман с Феликсом утром выбрались в город, оказался на месте, приют Скорбящих Братьев тоже никуда не девался. Разбуженный надзиратель безропотно подчинился приказу ночных гостей. Возможно, Роману этого просто хотелось, но в глазах тюремщика эльф не прочел тупой жестокости, присущей тем, чья работа — издеваться над ближним. Эльф угадал: гремя ключами, надзиратель признался, что последние годы его «постояльцами» были лишь злостные нарушители постов и прелюбодеи, каковых держали на хлебе и воде недели две-три, дабы грешники прониклись и раскаялись, а тут… тут такое… и так!
Камера брата Парамона оказалась большой и, кажется, чистой. Библиотекарь съежился в углу — груда тряпья на охапке соломы. Над ним изрядно «потрудились» — лицо превратилось в сплошной кровоподтек, один глаз заплыл, очков не было и в помине, но бард его узнал и выругался сквозь зубы. Очень по-человечески. Добори с уважением взглянул на «барона» — столь сложная комбинация даже в пору молодости бравого вояки (а с той поры, между прочим, все измельчало) была под силу лишь избранным.
Воспользовавшись заминкой, «Александр» подошел к библиотекарю и шепнул тому несколько слов. Брат Парамон изумленно уставился на вошедших здоровым глазом и не очень успешно попытался встать. Привести монаха в порядок было просто, но Роман не рискнул применить свое лекарское умение — добряк Шада был сведущ в оружии, мог знать тайный ход, но целительство выдало бы самозванца с головой.
Спасенного поволокли на руках; к счастью, тот был хоть и упитан, но невысок. Довольный вылазкой Добори крепко связал с готовностью подставившего руки тюремщика, и компания, стараясь держаться поближе к внешним стенам, двинулась в обратный путь.
Они шли, а Роман лихорадочно соображал, как отделаться от новоявленных приятелей и свернуть к храму Эрасти. Очень кстати застонал Парамон, и Добори предложил передохнуть и на первый случай обработать раны. Хотя бы царкой из фляги. Процедура была не из приятных, но библиотекарь терпел, заглушая боль рассказом о своих злоключениях.
О том, как именно погиб Филипп, монах не знал, его выдернули из библиотеки, избили и бросили в камеру. Когда били, спрашивали об одной из гравюр, но бедняга ведать не ведал, куда та делась, и выдать тайну не мог, даже если б захотел. Больше библиотекаря ни о чем не расспрашивали, хотя в ведении брата Парамона находились не только книги и рукописи, но и реликвии, принадлежавшие почившим иерархам и по тем или иным причинам скрываемые от паломников…
Внезапно Парамон прервал сам себя, тихонько вскрикнув и указав в сторону громады главного храма. Величественное здание было полностью погружено во тьму, выделяясь черным силуэтом на фоне беззвездного неба. И уже не виделись, но лишь угадывались в давящей черноте провалы окон, за которыми словно бы кто-то стоял и ждал. Год. Век. Вечность…
Странные мысли не помешали барду заметить возле самой земли слабый отсвет от потайного фонаря. Это следовало проверить, и «заезжий барон» метнулся к храму, благо глаза у него остались эльфийскими.
Ночных гостей было двое. Первый — худой, в кардинальском облачении — мог быть местоблюстителем и будущим Архипастырем, а мог и не быть. Второй — какой-то горожанин — в ночной обители выглядел неуместно.
Непонятная парочка обогнула храм Триединого, пересекла небольшую площадь и затерялась среди скульптур, украшавших ведущую к эрастианскому собору лестницу. Тем не менее плывущий в просветах балюстрады свет подтверждал: клирик и его спутник поднимаются. Послышалось позвякивание и скрип — открылась дверь. Роман, пригнувшись, скользнул назад. Разведчика ждали с нетерпением, он же, как и положено старому вояке, хриплым шепотом выпалил:
— Двое — кардинал и какой-то… торговец. Вошли.
— Кощунство! — пискнул библиотекарь. — После тушения огней в дни траура храмы обители неприкосновенны.
— Надо посмотреть, — решил Добори. Это опять-таки было к лучшему — Роман не собирался раньше времени выказывать свои истинные намерения, Феликс — тем более.
3
Войти в храм труда не составляло, но скрип створок привлек бы внимание кардинала, потащившегося среди ночи туда, куда ему никак не следовало заходить. Если, разумеется, он чтит каноны.
К счастью, кроме замкнутого тяжелыми дверями с коваными изображениями сцен из Книги Книг главного входа, в храм великомученика Эрасти можно было проникнуть еще и через каменный ход из покоев Архипастыря, где сейчас лежало тело, над которым читала молитвы дюжина епископов, и через маленькую дверцу, которой пользовались служки. К ней и отправил своих спасителей Парамон, знавший в обители все входы и выходы. Феликс знал их еще лучше, и «барон» волновался, что «сын» выдаст себя. Обошлось. Взломать замок мог и провинциал, что Шада и проделал с видимым блеском. Они прокрались узкой винтовой лестницей, и шедший впереди Добори замер, а потом отступил назад, прошептав: «Там… Оба…»
Вокруг было темно, но впереди маячил слабый свет. Именно там хранилось кольцо, и оттуда же раздавались звуки, отчетливо слышимые в гулкой храмовой тишине.
— Не пойму, что им тут делать, — фыркнул Ксавье.
— Тихо, спугнем, — не выдержал Роман, надеясь, что кардинал явился именно за кольцом. Если это так, они с Феликсом не только не станут церковными ворами, но и отберут похищенное у преступников. После этого убедить Добори, что Кантиска не лучшее место для реликвии, будет несложно. Жаль, Эланд считается гнездом ереси. Ладно, посмотрим…
Стоящий на полу потайной фонарь бросал узкий луч света на прозрачный куб, в который была заключена фигура Эрасти. Восковой святой стоял у окна, за которым догорал и не мог догореть давным-давно канувший в бездну день. Нарисованный на стекле город заливал свет негасимых потайных лампад. Свет падал на руку святого, выхватывая знаменитый перстень. Рука казалась живой, понять, где воск переходит в плоть, Роман так и не смог, сколько ни вглядывался. Не мог он понять, и каким образом изваяние было заключено в прозрачный куб. Мастерство того, кто это сделал, превосходило человеческие возможности, и Роману стало грустно. Как и все Светорожденные, он высоко ценил истинное искусство, теперь же кому-то предстояло совершить святотатственный поступок — разбить хрусталь и разрушить изваяние. Только бы это взял на себя кардинал…