Санча упрямо поджала губы.
– Мне… мне непременно нужно встретиться с графом…
– Невозможно! Он не желает вас видеть, синьорина, уходите! – Паоло положил руку Санче на плечо, намереваясь повернуть и сопроводить ее вниз.
– Не прикасайтесь ко мне! – пришла в ярость Санча. – Я должна во что бы то ни стало увидеть графа…
Она попыталась проскочить мимо Паоло, но он был слишком ловким, и Санча отчаянно боролась, стараясь отпихнуть его в сторону. Несколько секунд Паоло позволил ей барахтаться, а потом, подхватив на руки, уже приготовился снести ее вниз.
– Оставьте меня! Оставьте меня, грубиян! – выкрикивала Санча сердито, по лицу катились гневные слезы. – Отпустите!
Звонкий девичий голос Санчи гулко разносился по вестибюлю и отзывался эхом в других покоях дворца. Наверху распахнулась дверь, и на верхней площадке в ярких лучах солнечного света показался граф. Он стоял и смотрел на них холодным оценивающим взглядом.
– Паоло! Что здесь происходит?
Освободившись от цепких рук Паоло, дрожащая и растрепанная Санча смотрела на графа, спутанные волосы рассыпались по плечам.
– Итак? – язвительно заметил граф. – Что значит этот спектакль, мисс Форрест?
Санча одернула короткую кофточку, внезапно стыдясь своей обнаженной талии.
– Я… Я хотела увидеться с вами, синьор, – нерешительно произнесла она. – Паоло сказал, что вы не желаете со мной встречаться.
– Паоло выполнял мои указания, – холодно взглянул граф на Санчу, прежде чем обратиться к своему слуге. – Послушай, Паоло, что мисс Форрест делает здесь, на лестнице?
Впервые в жизни Паоло пришел в замешательство.
– Я оставил синьорину за дверью, синьор. Когда я вышел от вас, она уже поднималась по лестнице.
– Это правда? – перевел граф взгляд на Санчу.
– О да… да! Пожалуйста! – Губы Санчи дрожали. – Пожалуйста, синьор! Я должна поговорить с вами.
Некоторое время граф пристально смотрел на нее, а потом сказал:
– Хорошо, Паоло! Пусть поднимется. Пойдемте, мисс Форрест! Уделю вам ровно пять минут моего времени!
Глубоко вздохнув, Санча взобралась по ступенькам на верхнюю площадку и, следуя приглашению графа, прошла в просторную, красиво убранную гостиную, где она и Тони первый раз брали у него интервью.
– Слушаю вас, синьорина! – проговорил граф официальным тоном, протягивая руку за манильской сигарой и прикуривая ее от золотой зажигалки.
– О чем вы собирались со мной говорить?
– Трудно сразу подыскать нужные слова, – начала она, запинаясь, судорожно сжимая в руках сумочку.
– Как же так, мисс Форрест? – заметил он, поворачиваясь к ней спиной и подходя к широкому окну. – Мне показалось, что вы умеете подбирать подходящие слова.
Санча вздохнула.
– Вы нисколько не хотите мне помочь, – пробормотала она в смущении.
Повернувшись к Санче лицом, граф насмешливо посмотрел на девушку.
– И почему же, скажите на милость, я обязан помочь вам в чем-то, синьорина?
Санча пальцами обеих рук заправила пряди волос за уши.
– Я… пришла, чтобы… извиниться!
– Вы пришли… зачем? – уставился на нее удивленный граф.
– Это правда. Я пришла извиниться, – прошептала Санча, наклоняя голову. – На прошлой неделе я… допустила бестактность. Мне… просто необходимо было извиниться.
– Понимаю. – Голос графа по-прежнему звучал равнодушно. – Ну что ж, вы извинились и можете больше не думать об этом. Всего хорошего, мисс Форрест.
– Но я… ну… вы мне верите? – умоляюще взглянула на него Санча.
Граф сохранял на лице холодное и безучастное выражение. Черные брюки и черная шелковая рубашка, дополняя общее впечатление, придавали ему еще более угрюмый и мрачный вид, от которого человеку становилось как-то не по себе. Его голубые глаза были прямо-таки ледяными, когда он произнес:
– В чем я должен вам верить? Что вы сожалеете о вашей грубости? Да, верю… раз вы так говорите.
– Но по вашему виду этого не скажешь, – отважилась Санча робко возразить.
– А какой у меня должен быть вид, мисс Форрест? Вы ворвались ко мне в совершенно неподходящее время, нарушая мой распорядок, и, видимо, вообразили себе, что я отреагирую на ваше извинение, как утопающий, хватающийся за соломинку. Поверьте мне, ваше извинение не имеет для меня абсолютно никакого значения!
Санча никогда бы не подумала, что он может быть таким резким и бессердечным. И если перед интервью она чувствовала себя маленькой и незначительной, то сейчас ей было во сто крат хуже. Просто невыносимо.
Санча не знала, как приблизиться к нему, не физически – хотя и против такого сближения она, пожалуй, не стала бы сильно возражать, – а духовно, чтобы разрушить тот барьер, который он воздвиг между ними. Граф смотрел на нее примерно так, как кошка смотрит на свою жертву, которую, забавляясь, мучает, прежде чем окончательно добить. И хотя она исполнила то, зачем приходила, и ей теперь следовало как можно незаметнее удалиться, Санча, не решаясь уйти, все еще чего-то ждала, на что-то надеялась.
– Итак, синьорина? Что-нибудь еще? – спросил граф нетерпеливо.
Санча с беспомощным выражением не сводила с него глаз, сожалея, что у нее слишком мало опыта в общении с мужчинами. Вместе с тем она сомневалась, что ей когда-либо раньше мог попасться мужчина, похожий на графа Малатесту, поэтому всякие размышления об опыте были беспочвенны.
– По словам Паоло, вы работаете, – смущенно проговорила она. – Вы опять начали писать?
Граф раздраженно погасил в пепельнице сигару.
– Синьорина, у меня нет ни времени, ни желания вести светские разговоры! Я был бы вам очень признателен, если бы вы соблаговолили уйти!
– У вас нет ни малейшего сострадания? – спросила Санча, поникнув головой.
– Сострадание! – проговорил граф жестко. – А у вас оно есть, сеньорина? Что побуждает вас извиняться за свое недостойное поведение у Бернадино? Желание получить от меня отпущение грехов или, быть может, стремление избавиться от страха, что я – чего доброго – заберу назад свое согласие на публикацию статьи в журнале?
Санча с каким-то испугом посмотрела на графа.
– Вы действительно думаете, что я пришла к вам, беспокоясь за свое место в редакции?
– Меня совершенно не интересует, почему вы явились сюда, – ответил граф холодно. – А теперь… может быть, вы все-таки уйдете?
Санча повернулась к выходу, сердце сжимали тоска и печаль.
Несчастная девушка слышала, как он пошел, чтобы открыть ей дверь. С каким бы презрением граф к ней ни относился, он строго придерживался светских приличий, и его манеры были непременно учтивыми и благовоспитанными.