Есть победы, которые были бы хуже поражений, если б поражение не означало смерть. Не только твою — того, что тебе дорого и что ты поклялся защищать. Любой ценой, даже ценой души и того, что священники называют вечным спасением. Эдмунд Доаделлин знал разные победы, знал и поражение, ставшее для него последним.
Если бы он выиграл Айнсвикскую битву и захватил Дангельта, ему было бы так же тошно, как сейчас Джеральду. Потому что одержать верх над дрянью унизительно, потому что побежденная дрянь валится на спину, болтает лапками и вопит о пощаде и о том, какая она маленькая и бедная. Он прощал не потому что верил в раскаянье, а потому, что не хотелось марать руки. Руки остались чистыми, а вот жизнь он потерял, и не только свою.
Многие путают слабость и силу с правотой. Для одних прав тот, кто сверху, для других победитель — всегда волк, а побежденный — овечка. Первые — подлецы, вторые — глупцы, безнадежные глупцы, из-за которых проливаются моря крови.
Эдмунд Доаделлин смотрел на сидящего у ручья рыцаря, а видел себя после Даргетской битвы. Если бы тогда кто-то нашел нужные слова, Айнсвика могло бы не быть, а значит, не было бы и этой войны, разоренных деревень, неубранный полей, пустых, выжженных ужасом глаз. Джеральд Элгелл не должен повторять чужих ошибок, а с него станется.
— Джеральд!
— Моя леди! — В зеленых глазах плеснулась радость.
«Моя леди»… Ты опять забыл, что тебя нет, Эдон Доаделлин, что люди видят не короля, а большеглазую девочку, которая говорит странные вещи.
— Моя леди, я вел себя недостойно. — Джеральд с легкостью снял худенькое тело с коня. Война торопит жизнь, а жить — значит любить, но о любви ты будешь говорить с настоящей Дженни… Если разглядишь ее сквозь чужие слова и чужие дела.
Джеральд хотел что-то сказать, и Эдмунд даже знал что, потому и заговорил первым:
— Я знаю, почему ты уехал. Тебе претит быть победителем ничтожеств.
Де Райнор вздрогнул, потом опустил голову. Охватившая его ярость отступила, остались тоска и отвращение. Эдмунд знал, о чем думает Золотой Герцог: страшный, вышедший из легенд враг оказался мелкой дрянью.
— С чего ты взял, — бросил Эдмунд, — что зло должно быть величественным?
— Величественным? — Джеральд не понимал, чувствовал, но не понимал.
— Ты бы предпочел принять меч от коленопреклоненного рыцаря в черных доспехах, а тебе бросили под ноги жалких карликов. Но зло и должно быть мелким и неказистым.
— Но, — Элгелл казался удивленным, — наши враги не только гномы, но и куиллендцы и ледгундцы. Троанна не зря прозвали Черным Волком, он носит черный бархат и ездит только на вороных лошадях!
— А как он воюет?
— Троанн — рыцарь, он держит слово, не унижает пленных. Когда ледгундцы сожгли Дабр, он перевешал мародеров…
— Вот ты и ответил. Черный Волк — враг, но не зло, несмотря на вороных лошадей. С ним возможен мир, разумеется, после победы. Мир со злом невозможен, как невозможен мир с чумными крысами. Пойми это, пока не поздно.
Как же он похож на Фрэнси, на Фрэнси и на него самого до Айнсвика. Потому и может натворить тех же глупостей, а платить за них придется несчастным дженни. Бессильные обречены расхлебывать глупости сильных.
— Вспомни, что говорили беженцы. Ни один, Джеральд де Райнор, ни один не видел, чтобы гном вступился за старуху, женщину, ребенка. Теперь они ползают на брюхе и предают своих вождей. Убийцы и насильники почти всегда трусы и всегда предатели, а трусы и предатели, дорвавшись до власти, пляшут на трупах. В первую очередь на трупах тех, кто их щадил… А вторая беда — это зависть. Победителям завидуют, а это опасно, опасней войны.
Кажется, ты кричишь, Эдон? Успокойся, ведь тебя давно нет.
— Моя леди, я… Я не намерен прощать убийц, но нельзя же искать зло везде! Пусть меня прикончат в спину, это лучше, чем подозревать всех.
— Зло узнать можно, — тихо сказал мертвый король, — вернее, понять, где его нет. Зло не может быть красивым, лорд Элгелл, не может быть умным, не может быть великим. Удачливым, большим, даже огромным может, но не великим. Издали его еще можно спутать с чем-то достойным, но вблизи оно не черный рыцарь, а карлик в разноцветных тряпках. Уродливый и злобный из-за своего уродства и своего ничтожества, о которых ему известно лучше, чем другим. Зло всегда завидует, всегда хочет больше, чем имеет.
— Моя леди! — Джеральд смотрел с удивлением и ужасом, но это лучше, чем ткнуться в траву с кинжалом в спине.
— Молчи, Джеральд де Райнор, молчи и слушай! Если не ради себя, то ради тех, кто идет за тобой и верит в твою звезду. Не жалей зло, не восхищайся им и не смей его прощать! Прибереги великодушие для тех, кто на него способен. Для того же Троанна… Надеюсь, оно ему скоро понадобится. Ты вправе простить подлость, причиненную тебе, но не другим. И ты не должен забывать о тех, кому без тебя не выжить. Даже если не боишься смерти, даже если хочешь умереть, помни о них. О тех, кого, кроме тебя, защитить некому, я…
Эдмунд Доаделлин должен был об этом подумать. Его глупость обошлась слишком дорого.
— Моя леди, Эдмунд Доаделлин не мог по-другому, иначе он перестал бы быть собой.
— Перестал бы.
Серебристые глаза смотрели со странной отрешенностью. Дева была далеко от застигнутого осенью леса. Внезапно Джеральду показалось, что он подглядывает за чужой болью, и рыцарь торопливо потянулся к колючей ветке. Боярышник, королевское дерево… Почему весной так много белых цветов, а ягоды всегда или красные, или черные?
— Дед говорил, Малкольм Дангельт не смог носить корону Эдмунда. — Кому он это рассказывает? Деве? Себе? Этим кровавым ягодам?..
— Не смог?.. — эхом откликнулась Джейн. — Отчего же?
— Она его обжигала. Теперь у Дангельтов золотой венец с зубцами в виде трилистников, а старая корона хранится в сокровищнице. Ее никто не видит, дед говорил, она походила на венок…
— Да, — Дева все еще смотрела в небо, — на серебряный венок, сделанный так искусно, что цветы кажутся живыми. Считалось, что эльфы при помощи волшебства превратили настоящие цветы в серебро, потому что ни один ювелир не мог повторить подобное. И еще говорили, что корона Доаделлинов нечто большее, чем вещь… Она неугодна злу.
— Значит, говорили правду.
Правду, потому что Дангельты те же карлики. Завистливые, злобные карлики, которые хотят всего и боятся, что придут такие же, как они, и отберут добычу. Дункан корчит из себя короля, но разве король будет сидеть в Лоумпиане, когда его держава горит с трех сторон? Разве король будет сводить счеты и ревновать, когда гибнут люди?
Джеральд потряс головой, отгоняя навязчивое видение. Дункан Дангельт, огромный, краснорожий, стоит у камина, уперев руки в необъятные бока, а у его ног сидит шут — кривоногий карлик с широченными плечами и носом картошкой, не спускающий сальных глазок с придворных дам. Отпусти уродец бороду и напяль доспехи, получится отменный гном, но надень на него корону и горностаевую мантию, чем он будет отличаться от короля? Разве что скверной рожей и еще более подлым нравом. Бедная Олбария… Бедная Олбария и бедный Эдмунд, побеждавший драконов и проигравший змее.