Да так ловко, стервец, безобразит, что и не подкопаешься под него. Принесут с кухни еду, вроде все, как должно, а на деле — сущая пакость выходит. Так что, сам понимаешь, брат, хорошо это, что ты ему тоже врезал. Если его все бить станут, может, он совсем уйдет? Или хоть гадить перестанет?
— Хорошо бы, — с надеждой промолвил Хью. — А как это ты с тремя подружками сразу управляешься?
— Так я же не кто-нибудь, — с ухмылкой подмигнул великан. — Я ж — Четыре Джона! Мне трех даже и маловато вроде. Вот думаю четвертую заводить. Попросил уж Марту, Элли и Джесси, пусть подыщут хорошую. Девчонки обещали… Да ладно, что это мы все о девчонках? Ты, сдается мне, и сам не промах. Пойдем, я тебе лучше коней покажу. Потому что кони… это, брат, понимать надо… Это не просто так все устроено. Еще по кружечке и пойдем. Пойдешь?
— Конечно, — легко согласился Шарц.
Шарц стоял и смотрел на грозу. Гроза жевала морковку и смотрела на него большими карими глазами.
Когда Шарц впервые увидел лошадей, он никак не мог понять, на что же они похожи. В одном только не сомневался — их создал бог. Какой криворукий болван сляпал людей с гномами — это еще очень большой вопрос. Ох уж эти несуразные создания, вечно с ними сплошные проблемы с вопросами — причем, увы, без решений и ответов. А вот лошадей… лошадей точно создал бог, и это едва ли не лучшее, что у него получилось. Самым прекрасным были, конечно, звезды; рассветы и закаты тоже удались на славу, не придерешься. Добрая работа, гномская. Шарцу даже представился на миг живущий на небе гном, который старательно кует себе все эти рассветы-закаты, а потом с тоской смотрит, что же всякие люди с гномами на фоне этой красоты выделывают. А потом вздыхает и кует по новой. Ну должна же эта красота хоть как-то отзываться в сердцах! Ну не сейчас, так хоть через тысячу лет!
А теперь вот — лошади. Шарц долго не мог понять, на что же они похожи, пока раз не стряслась огромная гроза. Шарц был совершенно очарован могуществом стремительно несущихся облаков, яркими секирами молний, ласковой песнью грома и тем, как под ногами чуть дрожит, словно бы мурлыкает, земля. А воздух… никогда он еще не дышал так свежо и пьяняще… когда искры невозможной легкости пробегают по коже и кажется, что, стоит оттолкнуться — и взлетишь туда, к грозным грозовым облакам, что сталкиваются друг с другом в радостном кличе, сливаются в страстных объятиях и их могучий рык пробуждает все живое.
Лошади были совсем другие, но, если бы кто спросил у Шарца, на кого они похожи, он бы сказал, что лошади похожи на грозу. Кто знает почему? Быть может, они несли в себе какой-то отблеск могущества и величия разыгравшихся стихий, какую-то искру божьего дыхания? Шарц не знал. Просто, когда он смотрел на них, ему всегда вспоминалась гроза, блеск молний, какой-то совершенно особый свет, стремительно скользящие тучи и громкие кличи грома.
Лошади были волшебными. Сказочными. Он просто не мог понять, как их можно не любить и бояться. Разве можно бояться грозу? Ведь это все равно что самой жизни бояться…
— Прокатиться не желаешь? — голос конюха вывел Шарца из раздумий. — Да не на этом… Этот — герцогский. Ветром кличут. Я вон про того. Его Огоньком прозвали. А я — Рыжиком зову. Ишь весь какой… золотистый. Рыжик и есть.
Если скакун милорда Олдвика был похож на грозу, то рядом с ним стоял не иначе как грибной дождик. Маленький пони, темно-рыжий, с белыми "чулками" и белой же проточиной, длиннющей светлой гривой и заботливо расчесанной челкой. Из-под этой челки он и взирал на Шарца с веселым любопытством.
— Да ты что? — Шарц перепугался не на шутку. — Я же хоть и маленький, а тяжелый — куда мне на такую крохотку? Сломается еще подо мной…
Четыре Джона заржал так, что герцогский жеребец вздрогнул и посмотрел на конюха с укоризной.
— Ну удружил! — сообщил он ошарашенному Шарцу, утирая слезы смеха — каждая с добрую вишню величиной. — Да эти "крохотки" у каринтийцев бревна тягают, если хочешь знать. А что? Земля в этой самой Каринтии паскудная, каменюки сплошные, травка мелкая, жесткая — тьфу! И зимы сырые, снежные. Обычная лошадь в тех краях не прокормится, а зимой и вовсе померзнет. А эти крохотки всю зиму пасутся открыто, им даже конюшни ни к чему, и травки тамошней им хватает. Милорд их из Каринтии привез — как мир подписывали, ему пятерых таких крохотулек подарили. С виду, конечно, сущее недоразумение, а на деле скотинки славные. Едят, как маленькие, работают, как большие. Ты не гляди, что от земли едва видать. Они супротив обычной лошади… ну вроде как гном супротив человека — ростом поменьше, а силой едва ли не вровень.
Огромный герцогский жеребец и маленький каринтиец, способный, оказывается, таскать тяжеленные бревна, стояли рядом и, что характерно, мирно уживались друг с другом.
"Вот бы и люди с гномами так!" — подумал Шарц.
— Ты знаешь, Четыре Джона, я просто не умею ездить верхом, — честно признался он.
— Так я тебя научу! — обрадовался конюх. — Сейчас сходим… еще по кружечке… и научу. Нет. Лучше я принесу сюда весь бочонок!
Спетт невзлюбил Хьюго сразу. С первого взгляда. Впрочем, ничего удивительного в этом не было. Нужно быть святым, чтоб любить соперника. А Грегори Спетт — не святой. Он всего лишь врач герцога Олдвика, и ему нравится эта должность. Он не потерпит всяких наглых выскочек, размахивающих у него под носом университетским дипломом. К тому же на этого соперника глянуть, так и вовсе смех один. Коротышка какой-то. Тоже мне — врач выискался! Марлецийский университет он, видите ли, окончил! Позорище… Правильно его герцог в шуты определил. Его светлость сразу все понял. Самый настоящий шут и есть. Проныра, болтун и лжец. Разве такой кого вылечит? Дожидайтесь! Надо бы его и вовсе гнать в три шеи, но его светлость слишком милосерден к ни на что не годной бестолочи, путающейся у него под ногами. А тот и рад. Сразу весь надулся, будто он и в самом деле невесть что такое, страх какая важная птица, знай себе расхаживает да шуточки отпускает. А уж язык у него… ядовитый, как у висельника. В первый же день всех слуг своими остротами распугал, мерзавец. Однако слуги слугами, а доктор Спетт наглецам, болтунам и шарлатанам спуску не даст и запугать себя не позволит. Он сам кого угодно в оборот возьмет. Все ж не какой-нибудь там штатский, всю войну с герцогом прошел.
Свою неприязнь старший коллега Шарца обнаружил сразу, даже не потрудившись ее смягчить. Напротив.
— Какой я тебе коллега, школяр?! — презрительно бросил он в ответ на первое приветствие.
Скажет тоже — школяр! И ведь сказал — как выплюнул. Впору пойти и рожу помыть после такого "здравствуйте", потому как в нее именно что плюнули. Ничего, Шарц, терпи, привыкай, то ли еще будет.
И ведь не ошибся.
— И чему полезному тебя в той Марлеции обучили? — иронически скривился доктор Спетт, глядя на Шарца сверху вниз: как-де такое недоразумение природы и вовсе осмеливается существовать, да еще и на место его претендует?
Выслушав точное перечисление дисциплин, кратко прокомментировал: