Даже покинув замок, Томас не осмелился подняться на ноги. Ужас перед гневом милорда был слишком велик. Ему казалось, что могучие башни замка продолжают мрачно нависать над его головой. Он продолжал ползти. Вот только окружали его уже не герцогские слуги, многим из которых было все ж таки неудобно насмехаться над ним, а жестокие уличные мальчишки, падкие на отвратительные забавы и разного рода мерзости. И конечно, они не могли не заметить ползущего на брюхе человека. И разумеется, обрадовались. Вряд ли в их гнусной жизни произойдет событие более значительное, чем оплевывание и забрасывание грязью бывшего слуги самого милорда герцога.
Бывшего.
Томас зарыдал с новой силой.
Презрительное герцогское: "пошел вон"! Собственный дрожащий голос: "… распоряжение милорда герцога… распоряжение милорда герцога… распоряжение"… Ползти тяжело, очень тяжело, болит все тело, ведь дважды избили, чуть не насмерть избили, а теперь еще и ползти… Нет. Он не вынесет. Умрет. Прямо тут и умрет. И делайте с ним, что хотите.
…распоряжение милорда герцога… распоряжение милорда герцога… распоряжение милорда герцога, будьте вы прокляты… что я? — я ничего… отстаньте вы от меня… это не я, это распоряжение милорда герцога ползет, а меня нет, нет, нет… не было и не будет. Сволочи… Гады… Захлопывающиеся ворота. Радостный предвкушающий смех и комья грязи… за что?! Вам-то я что сделал? Чернь презренная, быдло… сами в грязи по уши, так и других хотите… висельники сопливые… Как они смеют? Да я их сейчас! Да я от них мокрое место… вот только для того, чтобы хоть что-то с ними сделать, нужно встать, а встать ты не посмеешь, даже если они нужду у тебя на голове справят. А это еще кто? Быть не может! Ну что же ты стоишь, подойди, отгони от меня это воронье! Не хочешь… Смотреть веселей, да? Ладно, смотри… сегодня твой день.
Томас поднялся, когда замок скрылся из виду. Проклятые мальчишки сразу отстали. Исчезли.
"Так что с тобой случилось, Томас?" — спросил твой старший брат, который все это время шел рядом и ни мизинцем не шевельнул, чтоб прекратить все это издевательство. Закидывание. Оплевывание. "Так что с тобой случилось, Томас?!" И он еще спрашивает! Тебе хотелось кричать, тебе хотелось вцепиться в лицо этой неблагодарной сволочи, наплевать ему в рожу, разорвать его в клочья. Вот только твой брат, сельский кузнец, одной рукой ломает подкову, и попытка его обидеть может закончиться трагически. И ты не смеешь ударить своего неблагодарного брата — так же, как не посмел ослушаться приказа герцога. Неблагодарный! Хуже, чем неблагодарный. Ведь ты же посылал ему медяк к каждому церковному празднику, а матери — платок. Жадюги, свиньи неблагодарные, не могли же они всерьез рассчитывать на дружбу со слугой самого герцога! Это простые крестьяне-то! Смешно. Это даже иерархически неправильно. И-е-рар-хически! Вот.
"Так чего с тобой такое вышло? — продолжает брат. — Забыл, как ноги переставлять? Или сожрал весь герцогский припас и теперь брюхо к земле тянет? То-то я смотрю, его светлость такой тощий ходит! Ему, поди, после тебя если какая корочка остается — и то счастье!"
Ты все-таки открываешь рот и пытаешься вразумить своего брата. Ну не может же быть, чтоб у него совсем не было совести. Это даже неестественно, когда ее совсем нет.
"А я слышал, что ты девицу какую-то силком взял, — безжалостно обрывает тебя твой неблагодарный брат. — За это тебя его светлость и выгнал".
— Она должна была быть моей! — пытаешься ты объяснить этому мужлану столь непреложную для тебя истину.
Полли должна быть твоей. Твоей женщиной. Тихой. Робкой. Покорной. Она не смеет принадлежать никому другому. Милорд не имел никакого права отдавать ее этому мерзкому коротышке.
"Она должна быть твоей… ого! — качает головой брат. — Это правда, Томас? Ты сам так решил?"
На его лице презрение и гадливость… презрение и гадливость — больше ничего.
"Стукнуть бы тебя разок по твоей поганой харе… — размеренно произносит сельский кузнец. — …так ведь умрешь… — с сожалением добавляет он и вздыхает. — Мать велела сказать, чтоб ты домой не ходил. Нет у тебя больше дома, матери и брата, насильник проклятый… Так и сказала. А я добавлю — посмеешь в наш дом сунуться — и я тебя все-таки ударю. Пусть тогда с тобой черти в аду разбираются".
Он поворачивается и уходит. А ты остаешься. Идти некуда. Совсем некуда. Даже эти жалкие ничтожества не желают принять тебя под свой убогий кров. Даже они. А ведь ты намеревался оказать им честь. Принимать в своем доме слугу милорда герцога! Пусть даже бывшего — все равно! Да каждый червь навозный просто мечтать об этом должен!
Ты стоишь, а вокруг тебя мир содрогается от злобного хохота. И в тебя летят и летят плевки вперемежку с комьями грязи. И ты далеко не сразу понимаешь, что давно уже стоишь один-одинешенек. Насмехаться, плеваться и бросать в тебя грязью просто некому. Облегчение наступает ненадолго. Очень скоро ты понимаешь, что равнодушие — наихудший вид казни. И ты уже почти готов искать проклятых мальчишек, чтоб еще раз поползать перед ними на брюхе. Плевки и комья грязи лучше, чем совсем ничего. Ты никогда еще не был один. Совсем никогда. Ты не можешь. Не умеешь этого.
Именно в этом состоянии тебя и застает посланец герцога. Он берет тебя за руку и ведет. Ты не спрашиваешь — куда. Просто не спрашиваешь, и все. Он приводит тебя в небольшой уютный дом. Четыре комнаты. Садик. Он говорит, что теперь это все твое. Он вручает тебе деньги. Твое жалованье за месяц вперед и то, что герцог почел необходимым выделить на твое ежемесячное содержание. Теперь ты будешь получать деньги за то, что ничего не делаешь. За то, что тебя выгнали. Посланец передает тебе какую-то еду с кухни и несколько бутылок вина. Потом он уходит, а ты смотришь вокруг и понимаешь, что есть казнь куда хуже равнодушия. Имя ей — милосердие. Его светлость смеет быть каким угодно со своими жертвами, даже милосердным. Ну еще бы! Это делает его таким красивым в глазах окружающих. А на твои чувства ему плевать. Потому что он герцог, а ты — Томас. И всегда им был. Думаешь, далеко ушел от своего брата? О, милорд герцог живо укажет тебе твое место! И чего стоит вся твоя верная служба? Да ни черта она не стоит, приятель, ведь ты — Томас, а с Томасами только так и поступают. Когда они перестают быть нужны, их просто бросают собакам. А если при этом можно еще и покрасоваться в добре и милосердии, так отчего же этого не сделать? Ведь не человека оскорбляешь, всего лишь Томаса. И вовсе ни при чем тут несчастный карлик Хьюго. Не будь его — нашелся бы другой. Ведь ты — Томас, приятель, самый настоящий Томас, какая разница, чем тебя поколотит твой властелин, как зовут его новую палку, нет разницы, тебе-то все равно достанется, ведь ты — Томас, а его зовут милорд, представляешь? Имя у него такое. Милорды всегда пинают Томасов, вот в чем все дело. И ты опять поползешь на брюхе, глотая слезы и пыль, а Полли будет хохотать… Поползешь? Да ты до сих пор ползешь, приятель, каждый глоток вина, каждый кусок еды, каждая ночь в этом доме, каждая медная монета — все милостью милорда, что это, как не новый пинок? А Полли все хохочет, хохочет… и весь замок поет, как огромный колокол: распоряжение милорда герцога… распоряжение милорда герцога…