Шеф Жандармской стражи обмакнул перо, подумал и лёгким росчерком проставил суммы. Внушительные, но не настолько, чтобы господину секретарю хватило до конца его дней. Теперь предстояло зашифровать письмо и упаковать коробку. Добрые кондитеры Бер и Фаберже вручат посылку по назначению.
Подобные послания Николай Леопольдович шифровал только и исключительно сам, своим собственным шифром. О существовании Уорфилда не знал даже доверенный полковник Феоктистов. Майор жандармского корпуса, инкогнито обыгравший в своё время англичанина в карты, а потом намекнувший на возможность непыльного заработка, уже три года сидел в Генуе, занимаясь, помимо всего прочего, и вышеперечисленными банками… О том, что сталось с его «случайным знакомым», зацепился ли крючок или рыбка сорвалась, майор не знал также.
В крепко запертые двойные двери осторожно постучали. Три раза и снова три. Феоктистов, лёгок на помине.
Николай Леопольдович как раз поворачивал ключ на последний оборот.
– Николай Леопольдович, – полковник казался несколько озадаченным, – приехали великая княжна Зинаида Авксентьевна. Просят её незамедлительно принять по делу, не терпящему отлагательств.
Зюка? Тауберт недоумённо взглянул на помощника и невольно улыбнулся.
– Зинаида Авксентьевна говорят, они с просьбой от её сиятельства графини Варвары Виссарионовны, – ответил на незаданный вопрос Феоктистов. – Книжку при себе держат, что изъять давеча порешили. Опять у литераторов с цензорами закавыка вышла.
– Наверняка, голубчик, наверняка… Проси княжну сюда и распорядись с самоваром. И чего-нибудь вкусненького.
Вот тебе, Никола, и оказия. Крестницу домой отвезти да с Авксентием Марковичем стаканчик-другой пропустить. И никаких тебе министров, великий князь растрезвонит про свейского шпиона не хуже сороки, только поверит ли лысый Грили подобным известиям, имеющим источником его высочество Авксентия Марковича?
– Зинаида Авксентьевна, прошу покорно. – Феоктистов посторонился, кланяясь княжне, и Тауберт позабыл обо всех англичанах и свеях.
– Николай Леопольдович, я… – Разрумянившаяся Зинаида была умилительно свеженькой и юной. Ни жеманства тебе, ни притворства. – Я хотела вас видеть…
– И умница, – одобрил шеф жандармов. – Сейчас мы выпьем с тобой чаю, побеседуем, а после я тебя домой доставлю, так что литератора Варвариного, или кто там тебя привёз, гони.
– Меня штаб-ротмистр граф Никита Степанович Богунов проводил. – Зинаида залилась краской ещё сильнее, в руках она стискивала богато изданный вольнодумный альманах. До отвращения знакомый. – Он приехал к Геде и не застал… Я ему велела… То есть просила… Николай Леопольдович… Я… Я не знаю, как и сказать.
– Как есть, так и говори, – посоветовал Тауберт, любуясь не подозревавшей о своей прелести княжной. – Что там опять у моей тётушки Левенвольде?
– У Кнурова, – начала Зинаида Авксентьевна. – Он поэт и хочет стать Лебединским, но это не то… Я просто сказала Фоме Порфирьичу, должна же была я что-то сказать! Николай Леопольдович, я… Я открыла чужое письмо… Не по ошибке, нарочно. Это дурно, я знаю.
– По долгу службы не могу с тобой согласиться. – Николай Леопольдович кивнул пыхтящему от усердия не хуже внесённого им самовара Смирнову. – Ставь сюда. Всё зависит от того, что за письмо и от кого.
Ну, Авксентий Маркович, ну растяпа! Разбрасывать цидульки от своих актёрок на глазах у дочери. Какой повод даже не для разговора – для выговора. И на шпионов с разбросанных писем свернуть милое дело.
– Я распечатала, – волновалась Зюка, – потому что Геда в казармах, а ехать к нему нельзя. Я могла бы просить князя Иванчикова, меня бы пропустили, но… Но это очень важное письмо.
– От девицы? – предположил Николай Леопольдович. – То-то ты растревожилась. Роман-с…
– От Росского Фёдора Сигизмундовича, – потупилась княжна. – Я обещала Никите Степановичу, что отвезу письмо Геде, но… Но подумала, что, если там что-нибудь по-настоящему важное, Геда не поможет, только вы. И прочитала…
– Росский прислал письмо?! – подался вперёд Николай Леопольдович, чувствуя, как начинает заходиться сердце. – Что он пишет? Когда послано?
– Вот, – Зюка раскрыла альманах и вытащила распечатанный конверт, – я… Я поступила дурно, я знаю, но… Это ведь важно? Даже не говорите, Николай Леопольдович, я поняла, насколько это важно…
У Тауберта перехватило дыхание. Что-то и впрямь случилось там, на Млаве, помимо разгрома, если полковник Росский погнал в Анассеополь своего собственного гонца даже в обход министерской приёмной, в которую был запросто вхож.
Строчки прыгали перед глазами. Шеф жандармов заставил себя глубоко вздохнуть и взялся за чтение.
«Любезный друг мой Геннадий Авксентьевич, – судя по пятну, Росский работал при очень скверных свечах, а рука полковника дрожала от усталости, – пишу тебе из деревушки Заячьи Уши, что на нашем берегу Млавы. Корпус попал под внезапный удар. Известный тебе фон Пламмет атаковал нас большой силою во второй половине дня 30 октября, смял первую линию и едва не разбил из-за спеси и глупости Шаховского с Ломинадзевым, расположивших штаб на Лабовской мызе, что у самой границы, и тем подставивших его под первый удар. Не было устроено ни боевого охранения, ни дозоров, ни поисков. Если бы не мужество и стойкость принявших на себя первый удар стрелков Югорского штуцерного батальона подполковника Сажнева, неприятель прорвался бы куда дальше, а весь штаб корпуса угодил бы в плен. Мне посчастливилось собрать что-то вроде бригады, с бору по сосенке – володимерцы, югорцы, софьедарцы, гвардейские гренадеры, солдаты из разбитых Олонецкого, Суждальского, Муромского и Ростовского полков. Мы встали у Заячьих Ушей, днём 31 октября фон Пламмет, действуя под ливонскими знамёнами, атаковал нас по всей позиции, однако был повсюду отбит. Стрелки Сажнева дрались, как пишут в газетах, в крови по колено, володимерцы потеряли очень многих, но мы выдержали. После боя заявился адъютант Ломинадзева, обрадовал вестию о ранении и контузии Шаховского и принялся производить разыскания на предмет трусости и самоуправства подполковника Сажнева. Я посланца сего елико возможно быстро спровадил назад, отговорившись невместностью дел сыскных в разгар кампании, а такоже тем, что храбрость и добросовестность Сажнева была явлена на моих глазах, князь же Ломинадзев ошибочно поверил чьей-то ябеде. Опасаюсь, однако, что сие не ошибка, но желание найти виноватого, дабы оправдаться в глазах Государя.
Видя такое и понимая, прошу тебя, друг мой, передать рапорт мой об истинном положении дел военному министру, дабы князь Сергий Григориевич поступил с ним по своему разумению. В рапорте подробно описываю состояние войск наших и все действия, имевшие место быть в ночь с 30-го на 31-е число, равно как и дело при Заячьих Ушах, с поимёнными списками отличившихся. Я же буду делать что должно, сиречь готовиться к наступлению, ибо после поражения Пламмета у Заячьих Ушей отсиживаться в обороне нельзя, но следует немедля переходить Млаву хоть бы и небольшими силами. Лучше всего было б оставить потрёпанные Пятую и Шестую дивизии во втором эшелоне, однако положение наше выбора не оставляет, наступать буду с тем, что под рукой. Лишь движение вперёд убережёт нас от поражения, в том у меня сомнений никаких нет и быть не может.