– Горничной.
Меня охватила злость.
– Деточка, если вы решили опять врать, то лучше не надо.
Маша взяла со столика пачку тонких сигарет.
– Да не, правда. Олеська сначала в больницу пошла, там беда! Жуть зеленая, долго даже святой не выдержит. Знаете, как она плакала! Придет домой, на раскладушку ляжет и в голос ревет. Только куда деваться? А потом ее какой-то мужик нанял, денег за хороший уход дал, мать у него в клинике лежала, после операции. Олеська за бабкой лучше чем за родной присматривала, вот ей тот дядька и предложил: «Бросай в госпитале ломаться, иди к нам в домработницы, денег будет столько же, а работы меньше. С одной легче возиться, чем по отделению летать». Ну, она и согласилась. Бабка та потом померла, Олеська в другое место пристроилась. Больше я ничего не знаю.
Я нахмурился.
– Ей-богу! – воскликнула Маша. – Мы хоть и сестры, только Олеська подробности про себя не рассказывала. Ща, выложу все по порядку. Да, она попросила: «Маш, прикинься моей хозяйкой, я телефон дам, если понадобится, ну вроде я у тебя служила, скажешь обо мне хорошее…»
Маша удивилась и спросила:
– Чего, ты с хозяевами поругалась?
– Умер он, – мрачно пояснила сестра, – несчастный случай, с лестницы упал, кто захочет горничную после такой истории нанимать.
– Не ты же его столкнула, – испугалась Маша.
– Другие постарались, – загадочно ответила Олеся, – я только людям помогала, обещали мне хорошую плату, но…
– Обманули! – ахнула Маша.
– Да нет, – отмахнулась Олеся, – отстань! Так ты согласна?
Младшая Беркутова замолчала.
– Говорите, я очень внимательно слушаю, – подбодрил я девушку.
– А на этом все, – промямлила Маша, – я, правда, обещание выполнила, с каким-то мужчиной пообщалась, расхвалила Олеську. Мне не трудно сестре доброе дело сделать, она, кстати, за услугу сапоги мне обещала купить, зимние, на натуральном меху. Но умерла! Ей-богу! Не веришь?
– Машенька, – нежно протянул я, – ну конечно же, вы говорите чистую правду. Осталось выяснить маленькую деталь: чей это дом?
– Теперь мой, – гордо ответила собеседница, – а был Олеськин. И деньги ее! И наследников никаких, кроме меня! Вот так!
– Откуда же у домработницы взялся особняк, – удивился я, – и очень внушительная сумма в сейфе?
Маша заморгала, затем неуверенно ответила:
– Не знаю! Мне Олеська ничего не говорила!
– Но вы приехали сюда, значит, адрес вам был известен.
– Нет!!!
– Деточка, включите логическое мышление! Ну нельзя прикатить неведомо куда. Мы же не в сказке!
Маша прижала руки к груди.
– Это все мое! – с отчаянием произнесла она. – Вальке не достанется! Кто он такой! Чужой человек! А я родная! Олеська такая сволочь была! Сука! Дрянь! Мне ничего! Бросила меня с мамой! В дерьме! А сама! Пусть даже не надеется! Это мой дом! Мой! Мой!
Из глаз девушки хлынули слезы, из уст слова. Я не перебивал Машу, пусть выговорится, выплеснет все накопившиеся обиды, ведь известно, что в навозной куче можно найти жемчужное зерно.
Когда Елена Константиновна, мать сестер, заболела, Олеська сказала Маше:
– На меня не рассчитывай, сидеть с инвалидом я не стану, работу не брошу.
– И че, мне теперь одной с полутрупом пыхтеть? – разозлилась младшая Беркутова. – Устрой маманю в больницу!
– Никто мать не возьмет, – помотала головой Олеся.
– Давай хоть попробуем, – не уступала Маша.
Некоторое время добрые доченьки пытались избавиться от мамы, но успеха не добились, Елена Константиновна осталась лежать в комнате. Жить в одном помещении с парализованной больной оказалось трудно. Олеська не выдержала и недели. Один раз она не пришла вовремя с работы, поздно вечером позвонила Маше и заявила:
– Я уезжаю на съемную квартиру.
– А я? – взвыла Маша.
– Че ты? Маленькая разве, – процедила сестра, – выросла уже, сиськой тебя кормить не надо!
– Маму куда деть?
– Где лежала, там пусть и лежит, – равнодушно ответила Олеся.
– Сука, – завопила Маша, – решила избавиться от больной! Кинуть!
– У нее есть ты, – издевательски перебила сестру Олеся.
– Ну погоди, – пригрозила Маша, – вот завтра поеду к Татьяне Карловне и скажу правду!
– Кто такая Татьяна Карловна? – спросил я.
– Олеська в парня влюбилась, – захихикала Маша, – там плюнуть не на что, ботан в очечках, но она от него млела, лужей растекалась. Во дура! Валя этот у мамки из рук ел, а Татьяна Карловна Олеську ненавидела, и моя сестрица из кожи вон лезла, чтобы ботана захапать, и…
– Понятно, – остановил я разошедшуюся девицу, – значит, вы пригрозили Олесе разоблачением. Дескать, сообщите Татьяне Карловне, что предполагаемая невестка малосимпатичная особа, бросила родную мать на произвол судьбы.
– Сечешь фишку, – закивала Маша, – Олеська испугалась и пообещала мне двести баксов, ну там на памперсы-шмамперсы.
– Она дала деньги?
Маша скорчила гримасу.
– Я их выпрашивала! Десятого числа ныть начинала: «Пора деньги отстегивать». Двадцатого, глядишь, Олеся конверт привезет, бросит на стол и бегом, нос платком прикроет, вот сука! Обо мне даже не думала, как сестра в дерьме ковыряется, ее не колыхало.
– Вы про дом расскажите, – вернул я беседу в нужное русло.
– Совсем недавно, – продолжала Маша, – позвонила я Олеське. Разговор о доме пошел, что нас расселять собрались, и, вполне вероятно, мы можем «трешку» требовать. Да уж, не было бы счастья, да несчастье помогло! Вот когда я порадовалась, что мама параличная и живая. Ольга Ивановна из первой квартиры объяснила мои права и посоветовала к адвокату сходить. А где бабки взять? И потом, с какой радости для Олеськи я за бесплатно стараться буду? Правильно?
Я сделал движение головой, которое при желании можно было принять за согласие. Маша решила, что я одобрил ее позицию, и продолжила рассказ.