– Один раз… Хайнрих нас почти поймал. Маршал Савиньяк пожертвовал трофейными пушками и ушел.
– Старому Вольфгангу жертвовать нечем. Разве что нами…
– Мы не успеваем, – сказал фок Варзов и замолчал. Старик не любил сотрясать воздух, а то, что до моста при таком раскладе не меньше часа и еще полночи сожрет переправа, понимал, наверное, даже Дубовый Хорст. Если был жив, конечно… Из первого понимания вытекало второе: Бруно такой форы наконец-то угодившему в западню противнику не даст.
Жермон подкрутил усы и сказал то, что думал:
– Бруно почуял, что с нами тут можно покончить, и не отпустит.
Молча проехали с четверть хорны. Свита тоже притихла, только ветер швырял в спину мушкетную трескотню и крики. Там дерутся. Офицеры сорванными, хриплыми голосами отдают команды, стрелки́ Ойгена в очередной раз останавливаются. Залп, второй… «Гуси» отвечают, но с приличного расстояния – берегут перышки. Их дело – висеть на пятках, а не лезть на рожон.
– Я послал людей вон туда, – маршальская рука зло тыкает хлыстом влево, – на курганы. Наблюдать. За минуту до тебя доложили – идут. Часа не пройдет, как кавалерия будет здесь. Ночь не ночь, все равно… Я бы и в темноте атаковал, представься такая оказия. Бруно, уверен, тоже. Если попробуем со всем нашим добром протиснуться через мост, сам понимаешь…
Жермон понимал. Суматоха, беспорядок, под огнем противника переходящий в панику, фуры и повозки, загромождающие мост, попытки переправиться вплавь… Так гробили армии и в начале Двадцатилетней, и при Франциске. Раньше, наверное, тоже – генерал Ариго павсаниями не зачитывался.
– Мы дадим вам время. – И сколько будет того времени? Ни укреплений, ни естественных препятствий… Где держаться-то? – За пару часов ручаюсь. Постараюсь выдрать больше.
Маршал все видел не хуже генерала:
– Прикрывая переправу, я за ночь угроблю если не треть, то четверть армии, причем лучшую. И все равно придется бросить обозы, дай Создатель утащить хотя бы часть пушек… Только что окажется утром на том берегу? Армия, способная помешать дриксам резать марагов? Боюсь, уже нет. Такой отход сам по себе не лучше разгрома.
– Значит, – аж привстал на стременах Ариго, – генеральная баталия? Я правильно понимаю, что…
– Да, – буркнул Вольфганг, словно речь шла об обеде. – Эти курганы, справа от дороги… Не блеск, особенно тот, что ближе, ну да и на том спасибо. Конница Бруно идет вдоль берега прямо к ним. Ваше с Райнштайнером дело – опередить «гусей» и занять оборону до подхода их главных сил, а там и стемнеет… У моста старый бык кинулся бы нас топтать, у курганов – не рискнет. Отложит до утра.
Не рискнет или не сочтет нужным? Зачем глотать на ходу, если можно сесть за стол и даже тарелку поставить? А, чего загадывать, главное – опередить дриксов и занять курганы. Три странных, сильно вытянутых с севера на юг холма Жермон приметил еще утром – они напомнили генералу бредущих на водопой гигантских зверей. Растянувшаяся на половину хорны «процессия» удачно перекрывала восточный край Мельникова луга. Да, такая позиция внушает надежду, разве что замыкающая зверюга «послабее» других, но это поправимо…
– Мой маршал, я понял. Разрешите исполнять?
– Под пули только не лезь. По крайней мере до завтра.
«На севере в одной из горных долин есть сад. Это чудесное местечко, особенно в начале лета, когда зацветают чужие в этих краях пионы, но сад полон самых разных цветов. Голубеют у ручья незабудки, улыбаются короткому лету ромашки, о чем-то мечтают ирисы. Легкий ветерок осыпает изумрудную траву белыми лепестками – это цветет чубушник. Гудят пчелы, кружатся и порхают пестрые бабочки, снисходительно и ласково шелестят кроны переживших не одну зиму деревьев. Счастливы все, даже живущая под кустом чубушника старая Жаба. Вечерами или в пасмурные дни, когда солнце не сушит нежную жабью кожу, она выбирается из своего убежища послушать соседок-певуний – Ласточку и Малиновку. Их слушают все обитатели сада, и небо становится еще выше, а цветы – душистей и ярче. Но однажды в саду появилась Ворона.
– Фу, – сказала она, – разве это пение? Эти глупые мелкие пичуги ничего не смыслят в музыке!
(Ворона была очень образованна: какое-то время она жила на тополе возле харчевни, где по праздникам играло четверо музыкантов. Потом у нее случились разногласия с харчевником, но не будем останавливаться на этой грустной истории.)
– Нам нравится, как поют наши птички, – робко возразила Ромашка.
В ответ Ворона лишь расхохоталась:
– Дурной вкус и отсутствие образования! Ласточка… Малиновка… Писклявые неучи, не различающие ни нот, ни ладов. Конечно, для вас они хороши – ведь вы не слышали настоящих певцов. Любой, даже самый жалкий соловей, любая морискилла…
(Ворона была знакома с настоящими певцами. Какое-то время она часто бывала во дворе дома, на окне которого стояла клетка с морискиллами. Потом у нее случились разногласия с хозяином дома, но не будем останавливаться на этой грустной истории.)
– В наших краях нет морискилл, – заметил Шмель. – Может, они и хороши, но почему из-за того, чего нет, мы должны пренебрегать тем, что есть и приносит радость?
– То, что не одобрено мастером, может нравиться лишь глупцам и невеждам, – отрезала Ворона. – Вас в некоторой степени извиняет лишь то, что у вас не было возможности услышать морискилл и соловьев, но сейчас вы услышите меня и поймете, что значат уроки мастеров в сочетании с талантом и трудом!
(Ворона знала, о чем говорит. В детстве она жила на ясене около ювелирной мастерской. Потом у родителей Вороны случились разногласия с ювелиром, но не будем останавливаться и на этой грустной истории.)
Шмель переглянулся с Пчелой и промолчал.
Ворона неторопливо взлетела на липу, окинула взглядом притихший сад и раскрыла клюв.
– Кар-р! – раздалось над поляной. – Кар-кар! Кар… Кар! Кар-р, кар-р-р!
– Это вы откашливаетесь? – спросила Ромашка, которая понимала в кашле, так как сама была средством от него. – Вам помочь?
– Глупый овощ! – ответила Ворона. – Я пою! Сравните мое пение с бессмысленным и безграмотным щебетом вашей мелочи, и вы все поймете!
И все всё поняли…»
Она обещала Левию историю – она ее сочинила, только вышло злобновато. Письмо Ли, в котором он развлекал матушку злоключениями обретавшегося в регентской ставке поэтика, тоже добротой не блистало. Сын был в бешенстве, каковое и прятал под забавными подробностями. В детстве, скрывая злость, Ли взахлеб рассказывал про жучков и улиток, позже пошли в ход людишки… Лучше так, чем не вылезать из дуэлей или… рассориться с регентом и разнести по всей армии свое мнение о летней западной кампании. Наверное, лучше.