— Да, — выдавил из себя юноша. — Я могу идти?

— Нет, — отрезал Альдо. — Кто тебя просил вмешиваться в дела Джаррика? То, что вычеркнуто из акта, вычеркнуто по моему распоряжению. Ты меня убедил с выстрелами, но не считай себя вправе указывать прокурору.

— Я только просил убрать из обвинения про… госпожу Оллар.

— Знаю, — сюзерен внимательно посмотрел на юношу, — Джаррик доложил.

— Но ведь она просила, — сюзерен не знает, что такое любовь, его счастье, — при нас просила. Она не хочет рассказывать.

— Ничего, — махнул рукой Альдо, — жена молчит, муж скажет.

— Не надо! — Как объяснить, что позор Катари убьет?! — Она не хочет мести… Алва убил Люра и устроил с Сильвестром Октавианскую ночь, этого хватит…

— Ты не понимаешь, — хохотнул сюзерен, — я обещал избавить Катарину Оллар от мешка с салом, чтобы не сказать хуже, и я избавлю. То есть Фердинанд избавит, когда расскажет, что вынуждал жену к сожительству с другим мужчиной, и признается в своем бессилии. Этого довольно, чтоб счесть брак недействительным. Заодно и зубы Ноймаринену вырвем. Он думает, у него принц. Как бы не так!

— А Катари? — шепотом спросил Дик. — Она… Она этого не переживет!

— Катари после суда станет свободной, причем совесть ее будет чиста. Брак расторгнут не по ее просьбе, а под давлением открывшихся обстоятельств и по согласию с позволения сказать мужа. Если она и после этого в монастырь захочет, так тому и быть, но год на размышление у нее будет.

— Год? — подался вперед Дикон. — Но… Между просьбой и отречением от мира проходят четыре месяца, матушка говорила…

— Твоя матушка — вдова, а святой Игнатий определил всем разные сроки послушания. Изнасилованным и тем, чей брак расторгнут не по их вине, на раздумья дается год. Магнус, даром что эсператист, понимал, что сперва мозги на место встать должны.

За год Катари передумает, особенно если вернуть ей сына, а Карла вернут. Зачем сторонникам Оллара бастард, от которого отказался Фердинанд? Нужно только предложить подходящую цену и написать кому-то не до конца утратившему совесть. Катершванцам?

— Альдо. — Вот оно и настало, время правды, Альдо не только сюзерен, он — друг, он должен знать все. — Я люблю ее, и она станет моей женой!

— Кто? — не понял Альдо. — Ты о чем?

— Катари! — Жаль, они не одни в весенних холмах и нельзя от счастья кричать. — Я люблю ее… Я говорил тебе о ней, а вовсе не о Марианне… Марианна — куртизанка, я был с ней несколько раз. Там все кончено, а Катари… Это — моя звезда, талигойская звезда!

— Катарина? — Глаза сюзерена стали круглыми. — Но… Она же старше тебя и, уж прости, далеко не красавица.

— Ты не понимаешь, — замотал головой Дик. — Катари не роза, она — гиацинт, небесный гиацинт…

— Может быть, — с сомнением произнес Его Величество, и Дикону стало смешно от счастья, — но лично я розы предпочитаю. Женщины должны быть как Матильда в молодости, но о вкусах не спорят… Хорошо, если Катарина Ариго тебя любит, женись, только не пожалей потом. А то увидишь эдакую фиалочку, юную, свеженькую…

— Окделлы любят только раз, — вскинул голову Ричард, — или не любят вообще. Катари в юности была влюблена в моего отца, она боялась за меня, думала, что Алва…

— Так вы встречались? — Сюзерен вновь улыбался. — Вот ведь проказники, а по виду не скажешь!

— Мы говорили два раза. — Королева будет свободна, но как мерзко, что ее тайны узнают все. — Сначала Катари меня предупреждала про Джастина. Потом хотела оправдаться… Я видел ее с Алвой, так получилось. Альдо, а нельзя дальше без свидетелей? Только судьи, и все.

— Дикон, — скривился Альдо, — не говори ерунды. Я не собираюсь тебе мешать, женись и будь счастлив, но для меня Талигойя важнее свадьбы, даже твоей. У Оллара не должно быть законных наследников. Алва будет осужден так, что ни одна мышь нохская не придерется.

3

Многоопытному юристу пристало юлить и ждать, когда обалдевший собеседник скажет больше, чем собирался, но мэтр Инголс явил собой прямо-таки солдатскую прямоту.

— Итак, Первому маршалу Великой Талигойи и Высокому Судье понадобился адвокат? — в упор спросил толстый законник, отринув не только здоровье, но и погоду. Робер такого не ждал, но придуманная загодя фраза выручила.

— Ваше время и ваша голова стоят дорого, а ваши усилия пропали зря. Во сколько вы оцениваете проделанную работу?

— Вы желаете дать мне денег? — Адвокат удивленно поднял брови. — Для ближайшего друга Альдо Ракана это, по меньшей мере, странно.

— Тем не менее сколько?

— Я не готов отвечать. — Законник слегка передвинул бокал с довольно-таки посредственным вином. — Давайте поговорим об этом после обеда, раз уж вы меня на него пригласили.

— Я предпочитаю сначала уладить дела.

— Видите ли, Монсеньор, — медвежьи глазки стали лукавыми, — я называю цену, исходя из возможностей клиента и важности для него результата моей работы. Сколько стоит герцог Эпинэ, я примерно знаю, но зачем внуку Анри-Гийома платить за Алву? Я теряюсь в догадках, а значит, боюсь продешевить.

— Тогда давайте обедать, — Робер вздохнул и понял, что проголодался, — но без платы я вас не выпущу.

— Я буду звать на помощь, — предупредил адвокат, разворачивая салфетку. — Но, Монсеньор, заданный вами вопрос не стоит обеда. Вы хотели узнать что-то еще, не правда ли?

— Я хочу знать ваше мнение о процессе, вернее, о том, что вы видели.

— Неужели вы думали, что такая судебная крыса, как ваш покорный слуга, не отыщет лазейки? — Мэтр укоризненно покачал головой и взял оливку. — Господин Кракл выпроводил из зала толстого законника в зеленой мантии. Наутро в Ружский дворец вошел толстый негоциант в коричневом платье.

— Тем лучше. — Наглость Инголса вызывала восхищение. — Итак, что вы думаете? Ручаюсь, сказанное останется между нами.

Адвокат бросил косточку на тарелку.

— Альдо Ракан не первый, кто пытается свести счеты с противниками с помощью закона. И не последний. Обычно устроители судилищ выныривают из них, благоухая, как сточная канава, господин Ракан лишь подтвердил это правило. Честная казнь по горячим следам победителя не запятнает. В отличие от попытки сделать убийство законным. Вы со мной не согласны?

Соглашаться было нельзя, спорить не тянуло, оставалось увести разговор в сторону. Робер отломил кусок хлеба. Мэтр ждал ответа, крутя во рту очередную оливку. Эпинэ обмакнул хлеб в горчичный соус.

— Следовало судить не Алву, а Фердинанда.

Законник поморщился, словно оливка превратилась в лимон.

— Позвольте с вами не согласиться. Юриспруденция — удивительная вещь, сочетающая безумие поэта с беспощадностью математика и наглостью кошки. То, что обычному человеку кажется очевидным, для юриста эфемернее радуги, зато откровенная чушь может стоить жизни и имущества.