– «Гуси», мой друг, сидят на берегу и квохчут. Мы забрались далеко за Метхенберг, потом развернулись и прочесали побережье. Брали все, что попадалось, а попадались сплошные купцы, даже неприлично. За два месяца – парочка фрегатов, и все! Офицеров прихватил сюда, толку-то: северяне еловые, только что от пиратов, понятия зеленого ни о чем не имеют. В общем, в море ловить было нечего, а из Метхенберг и Ротфогеля дриксов не вытянуть. Я болтался на виду и там, и там, хоть бы одна гусятина из гавани вылезла!

– Они хотели, чтобы ты подошел поближе.

– Мы и подойдем. – Глаза Вальдеса мечтательно сощурились. – «Девочек» уважим, а потом и гульнуть не грех. Ноймаринен желает учинить на «гусином» побережье разгром, и альмиранте учинит. Все готово. Метхенберг, может, и не возьмем, но остальное – наше!

– Так ты от адмирала?

– От Дитриха. Это ты все в дом волочешь, а мне здесь дриксы без надобности. Пусть с ними кузен возится, он комендант, ему положено. Кстати, из Эйнрехта ничего не слышно?

– Нет, только из Олларии. Тебе Лаузен уже рассказал?

– Да, – задумчиво протянул Кэналлиец. – Чужие лошади и чужие города – это смерть… А смерть – это глупо, особенно не в бою.

3

Старого Канмахера Руппи видел только раз. После их первой и единственной ссоры с Зеппом, когда будущий герцог орал на отказавшегося принять подарок приятеля. Ну и что, что хороший «шкиперский сундучок» съедал полугодовое лейтенантское жалованье? Зеппу он был нужен, а Руппи мог его купить и купил. Какие счеты между друзьями? Зепп упирался, пока Руппи не выдавил из него, что дед обещал не пускать внука на порог, если тот примется лебезить перед кесарским родичем. Означенный родич ругнулся вполне по-боцмански и, отмахнувшись от Зеппа, помчался к Йозеву-старшему, знать не зная, где тот живет. После пятого заданного на улице вопроса послушный внук сдался и отвел приятеля куда надо. Они поладили, наследник Фельсенбургов и отставной боцман. Сундучок остался у Зеппа, а через две недели пришел приказ взять Хексберг…

Высокий монах со знаком Льва на плече не таясь постучал в тщательно выкрашенную дверь. Дом, в котором старик жил один, не желая переезжать ни к предавшему море сыну, ни к излишне суетливым дочерям, ничуть не изменился. Гость стоял под зеленеющей яблоней с выбеленным стволом и пытался не вспоминать прошлую осень и грызущего яблоко друга. Если старый Канмахер откажется помочь, за дело можно вообще не браться, но он не откажет. Если не ради Олафа, то ради Зеппа и Шнееталя…

Открыли, как и в прошлый раз, сразу – Канмахер не имел привычки тратить время на расспросы и разглядывания гостей.

– Входи, братец! – приказал он. – Нальем…

Руппи помедлил, боцман проволочку расценил по-своему.

– И на храм свой получишь… Но сперва выпьем. Надо. Торстен на подходе.

Что оставалось? Только войти, лихорадочно подбирая слова. Запахло жареным мясом, пискнул и засуетился в клетке чиж, его Руппи тоже помнил, как и картинки. На одной стене – портрет кесаря, на другой пенит неправдоподобно зеленое море старая «Зиглинда», святой Торстен поднимает кружку пива, а святая Моника держит корзинку с зеленью.

– Садись. – Канмахер уже взялся за жбан. – Сейчас люди придут, а тут – ты, и не откуда-то, а из «Славы»! Теперь – все, теперь оно срастется. Голодный или подождем?

Да, теперь срастется! Ветеран решил из дому не выходить и пригласил старых товарищей к себе. Товарищи у него, надо думать, на подбор, шелупонь в этот дом не пускают.

– Господин Канмахер, – Руппи рывком сбросил капюшон, – господин Канмахер, вы меня узнаете?

Старый боцман со стуком поставил жбан и рванул занавеску, впуская в дом послеполуденное солнце. Двое замерли, разглядывая друг друга. Дед чудовищно походил на постаревшего внука, но раньше это в глаза не било. Руппи не знал, сколько Йозеву-старшему лет, но когда фёнрих Шнееталь пришел на «Зиглинду», Канмахер уже был боцманматом.

– Так! – Хозяин отпустил занавеску. – Кто ж вы теперь и как вас звать?

– При чужих – брат Ротгер, а так… Я просто вернулся, то есть не просто…

– Ясно, что не просто. Вы Зеппа мертвым видали?

– Я – нет. – Врать здесь невозможно даже во спасение. – О смерти лейтенанта Канмахера мне рассказал шаутбенахт фок Шнееталь. И еще он сказал, что гордился бы таким сыном…

– Значит, все. – Слова старика падали, как гири, но есть люди и есть вещи, которым и о которых не лгут. – Шнееталь, не зная, не брякнет. Спасибо, что пришли и сказали. Надежду кормить хуже, чем рыб…

– Господин Канмахер, я пришел не из-за Зеппа. Хоть и из-за него тоже. Я…

Руппи не рассказывал и не просил. Он докладывал старому боцману, как докладывал бы старшему по званию. Так было и проще, и правильней. За два года адъютантства Руперт фок Фельсенбург научился выбирать главное и быть кратким.

– Я принял решение отбить адмирала цур зее по дороге к месту казни и переправить в Седые земли. У меня есть на это деньги, но у меня нет ни корабля, ни людей, и я не счел возможным набирать их в Эйнрехте.

– И хорошо. Ох, лейтенант, быть вам адмиралом, если не прикондючат…

– Господин Канмахер, я могу рассчитывать на вашу помощь? – Как же раньше он хотел именно этого – стать адмиралом цур зее, а теперь… Теперь он отдаст море, все моря́ мира за жизнь Олафа!

– Спрашивает тоже… Я с чего в монаха впиявился? Дельце мы одно затевали. Вот, думаю, подфартило – теперь, если что, без исповеди не сдохнем… А за такое можно и без исповеди. Торстен – не сухопутчик, поймет.

– Наши исповеди примет епископ Славы Луциан. В память отца Александера.

– Он, что ли, вам балахон ссудил?

– Да. Я прятался у адрианианцев, когда убил двоих… Они ходили по кабакам и распускали про адмирала цур зее сплетни.

– Уже?! – Йозеф Канмахер с восхищением уставился на Фельсенбурга. – А мы только собираемся. Они ж, свисты́ рачьи, и сюда заявились!

– Господин Канмахер, сейчас не до них. Я не знаю, когда начнется суд. Они должны восстановить сгоревшие улики, то есть подделать их. Прежние следователи работали два месяца, но с Фридриха станется наплевать на приличия…

Договорить помешал стук. Наверняка пришли друзья, но Руппи на всякий случай опустил капюшон. Канмахер кивком указал на полускрытую зеленой занавеской дверь, и лейтенант скользнул в комнату, оказавшуюся по-корабельному выдраенной спальней. За стеной раздались шаги, что-то сказал Канмахер, что-то ответил гость, и Руперт фок Фельсенбург, едва не завопив от радости, ринулся к Рыжему Зюссу.

Глава 9
Талиг. Оллария
400 год К.С. 23—24-й день Весенних Молний

1

Графиня Савиньяк удивилась. Очень. И сама же себя за это удивление выругала. То, что она не думала о мэтре Капотте, не означало, что и мэтр позабыл фрейлин, которых обучал доолларовским балладам и основам стихосложения. Арлетта велела провести просителя в бывшую приемную герцогини Эпинэ и – женщина есть женщина – поправила все еще черные волосы.