– Я знаю, мой мальчик, – вздохнул кансилльер, – и я отнюдь не самонадеян, так что останусь под защитой если не твоей шпаги, то твоего герба. Разве что меня захочет видеть королева, но это в ее нынешнем положении маловероятно. По крайней мере до твоего возвращения.
Юная желтизна одуванчиков, еще не вставшая стеной крапива, серые стволы с черными разводами… Волшебное все же дерево – бук. Неужели поблизости прячется город? Неужели год назад здесь властвовали садовники и гуляли избранные? Одна осень, одна зима, и Старый парк стал заброшенным, чем не замедлили воспользоваться сорные травы и одичавшие коты.
Дальний плеск воды только подчеркивает зачарованную тишину. Дракко перескакивает через загородившую дорожку тополиную ветку, которая вполне сойдет за дерево. Крапчатый Эрвина не прыгает, но переступает с достоинством. Хороший жеребец, но слишком уж чинный, лишний раз хвостом и то не взмахнет.
Сквозь листву проглянул белый мрамор. Девушка с крыльями. Собранные на затылке кудри, вскинутые к древесным кронам руки. Постамент успели оплести вьюнки, скрыв ступни каменной танцовщицы, может, поэтому фигурка и кажется почти живой?
– Раньше статуи осенью убирали в домики, – напомнил кому-то Эрвин, – это было так забавно. Помните?
– Я не бывал в Олларии дольше, чем в Талиге.
– Есть вещи, которые не забудешь. Вы видели храм и гробницу после?
Эрвин не уточнил, после чего, но не понять было невозможно.
– Нет.
– В прошлый раз я не успел их осмотреть. Пойдете со мной?
– Сейчас?
– Почему нет? Вам не хочется, мне – тоже, а то, что не хочется, лучше делать сразу. Вы не согласны?
– Пожалуй. Если вообще нужно. Левий похоронил… останки в Нохе. Вы вернете их назад?
– Не думаю, что отец сочтет это правильным. Таскать мертвецов туда-сюда – не лучшая мысль, хотя этим то и дело занимаются.
– Тогда зачем смотреть на то, что… сделали? Разумеется, если вы не хотите возненавидеть.
– Регент не вправе ненавидеть, особенно если должен судить. – Эрвин развернул крапчатого умника, хорошо развернул, красиво. – Отец в гробницу не пойдет, но я всего лишь полковник, я хочу запомнить. Кроме того, у меня к вам разговор, который зависит в том числе и от того, что мы найдем внизу. Или я найду, если вы предпочтете подождать.
– Я не умею ждать, – усмехнулся Робер. – Мне проще идти вперед, но имейте в виду, нам предстоит не лучшее зрелище.
– Переживу, – пообещал ноймар, и они замолчали до самого храма, неожиданно раздвинувшего зеленое буйство. Странно, но здание, как и оплетенная вьюнами статуя, не казалось покинутым. Именно поэтому так коробили взгляд сваленные у входа доски.
– Я велел открыть двери, – объяснил Эрвин, – но внутрь никто не входил. Вы в самом деле готовы?
– Да.
И вновь два ряда белых колонн, разделенных серебряными лозами. Тишина и покой, в которых зарождается радость. Полумрак пронизан льющимся сквозь витражи голубоватым, словно от утренних звезд, светом. Пахнет свежей зеленью и какими-то цветами. Нарциссами? Гиацинтами? Похоже, за храмом кто-то присматривает. Старики привыкают к месту и делают свое дело, даже если им перестают платить, вот и здесь… Какой-нибудь уборщик набрал в парке цветов и принес то ли святой, то ли себе самому.
– ……!
Северяне не любят ругани, это Робер уяснил еще в Торке, но Эрвин увидел это впервые. Робер, не осознавая собственной трусости, таращился на витражи и колонны, лишь бы не глядеть в сторону бывшего алтаря, а Эрвин стоял и смотрел, вбирая в себя так и не ушедшую из оскверненной святыни удивленную боль.
– Помнишь? – Эрвин замер у разбитой решетки, словно не желая переступить незримую черту. – Помнишь, какой она была?
«Она»? Девушка на стекле или церковь? И почему все сильнее пахнет цветами, ведь окна закрыты… Неужели тянет из дыры, в которую придется лезть?
– Ублюдки! – Эрвин все же шагнул вперед, под сапогами зло хрустнула каменная крошка. Теперь сын регента стоял над квадратной темной дырой, он уже овладел собой, и все же хорошо, что Дикон скачет к Лукку. Ноймаринены сдержанны и справедливы, но они живые люди, а человеку свойственно мстить. Спокойствие, такое спокойствие в мгновенье ока сменяется бешенством.
– Эпинэ, – окликнул ноймар, он стоял возле алтаря, то есть возле того, что от него оставили молодцы Айнсмеллера, – вы это прочли?
– Нет.
– Прочитайте.
Идти по разноцветным осколкам было едва ли не трудней, чем по трупам, – по трупам Иноходец уже ходил… Ноймар склонялся над вывернутой плитой. На белом мраморе четко виднелась надпись, на которую Робер прошлый раз не обратил внимания: «Моя любовь. Моя жизнь. Навеки». Франциск был немногословен, но сказал больше любого Дидериха.
– Вы ведь были внизу…
– Был. – Откуда он знает? Глупый вопрос, ведь Придд добрался до цели. Разумеется, его расспросили обо всем. – Пустите, я пойду первым.
Эрвин посторонился, и Робер поставил ногу на присыпанную стеклянным и мраморным крошевом ступеньку. Полуденного света хватало не только на храм, но и на лестницу, где царили голубоватые легкие сумерки.
«Это было печально», – пробормотал Робер полузабытую песенку, и это в самом деле было печально и… маняще. Грязь и злобу принесли под эти своды люди, но они убрались вместе с горящими факелами и зимой. Разрушители найдут свою судьбу, все найдут, и всем воздастся, но только не здесь…
Робер прикрыл глаза, быстро открыл, потряс головой, прогоняя морок. Он не боялся, он хотел вниз, туда, где в колодец смотрится синеглазая фреска, а непонятные цветы пахнут летом и печалью. Эти лилии ждут покоя, спит печаль в лепестках левкоев, смерть коснулась рукою ложа, ни отдать, ни принять не может… Этим лилиям нету срока, этих струн не умолкнет рокот, память держит не то, что хочет, плачет полдень над ложем ночи, помнит полночь угасший полдень, ты не хочешь, но ты запомнишь… Ставшее неистовым желание поймать синий взгляд над темной водой вынудило разум вмешаться. Остановить, унять безумный порыв.
Только замедлив шаг, Робер сообразил, что бежал, догоняя черноволосую женщину на стене, а та, по-прежнему не оборачиваясь, спускалась в гробницу. Стройная белая шея, изящная рука поддерживает одеяние… Кем надо быть, чтобы так рисовать?! Кем надо быть, чтобы поднять руку на такое?
– Ты ее видишь? – спросил сзади Эрвин.
– Да… Это в самом деле фреска. Я тоже не верил.
Голубоватые сумерки становятся синими, верхний мир отдаляется, все явственней плеск воды и запах цветов, все трудней не спешить. Прошлый раз вода в колодце никого не звала, не пела, не помнила…