сообразна порою не столько их достоинствам,

сколько нашей нужде в этих людях,

а также их высокому мнению о наших добродетелях.

Франсуа де Ларошфуко

Глава 1
Ракана (б. Оллария)
400 год К.С. 6-й день Весенних Ветров

1

Крови не было. Совсем. Бледность и неподвижность превратили бы Альдо в упавшую статую, если б не скребущие камень пальцы. Сюзерен лежал на влажных плитах даже без плаща и смотрел в небо широко открытыми глазами. Дикон принялся стягивать с себя камзол; стало больно. Очень. Но юноша продолжал то ли расстегивать, то ли рвать тугие петли.

— Оставь! — прикрикнул Мевен. — Его нельзя трогать! Врач уже идет.

Конечно! Тут же брат Анджело, тот, что лечит Катари… Дикон и сам звал врача, когда напал Моро. Мориск-убийца… Теперь Ричард знал, что значат эти слова, но какой страшной ценой. Сколько проболеет сюзерен? Переломов вроде бы нет, но бледность и одышка! Смотреть и то тяжело, а ведь не успей Эпинэ…

— Где он?

Брат Анджело. Опять хмур и недоволен, но свое дело он знает. Грузная серая фигура заслоняет лежащее тело. Рядом Пьетро и Карваль… Коротышка был честен, он пытался остановить государя. Южанин знал лошадей и не знал о Силе Раканов, а она почти предала. Пусть Альдо не сломал шею и не угодил под копыта, но Моро его сбросил у всех на глазах. Катари испугалась и уверилась в своей правоте. Теперь она ничего не скажет, хотя… Крик про браслет Октавии должен что-то значить…

Ричард посмотрел на террасу. Катарина Ариго все еще была там, стояла, вцепившись руками в перила. Солнце играло на волосах, превращая пепел в золото, но женщина вряд ли понимала, что простоволоса. Катари не отрывала глаз от склонившегося над Альдо серого врача. Она молилась за сюзерена, хоть и винила его во многом… Несправедливо винила.

— Доктор, что нужно… делать? — Мевен всего лишь гимнет-капитан, но заговорил с медиком он. Не выдержал молчания Повелителей.

Брат Анджело оставил Альдо и подошел к сгрудившейся возле Моро свите. На ярком свету врач казался старше, чем в прошлый раз, и выглядел усталым и раздосадованным.

— Лука седла попала не совсем в живот, а в правое подреберье, — почти шепотом произнес он. — Я подозреваю разрыв печени и повреждение крупных сосудов…

— Но ведь крови нет, — пробормотал Карваль. — Совсем нет. Как же так?

— Ее и не может быть. — Голос врача окреп, став уверенным и равнодушным. — Кровоизлияние внутреннее, на это указывают все признаки — бледность, испарина, учащенное дыхание. Я бессилен, дети мои. Нам остается лишь молить Создателя…

Пьетро, словно того и ждал, взялся за четки и забормотал по-гальтарски. Язык древнего величия в устах монашка казался кощунством. Мевен сжал кулаки, Карваль опустил голову, Робер даже не шевельнулся. Альдо скрыл от него затею с Моро, потому что не хотел спорить, но кто-то ведь послал за Иноходцем. Наверняка Карваль. Это все, что он мог сделать для своего короля, а все, что успел Робер, — пристрелить убийцу… Ричард Окделл не сделал и этого, хотя мог, должен был убить Моро, едва того привели. Это вызвало бы гнев сюзерена, но спасло бы ему жизнь.

Альдо пошевелился. Он пытался поднять голову, голубые весенние глаза смотрели осмысленно и твердо. Он все еще был государем. Другом. Храбрецом. Он был самым живым из тех, кто толпился вокруг. Неужели ничего нельзя сделать? Можно!

— Алва! — потребовал Ричард. — Пусть приведут Алву… Святой Алан, что вы смотрите? Скорее!

— Ты что? — полушепотом спросил Робер. — Зачем?

— Ворон умеет лечить… Не хуже морисков! Я знаю…

— Лечить Альдо? — с горечью напомнил Иноходец. — Ворон не святой Оноре, и потом… Тут никто ничего не сделает, Дикон. Тут только не трогать. И ждать…

— Алва знает морисские секреты. — Робер давно ни во что не верит. — Он… Он лучший врач, чем этот… этот монах. Приведите Алву!

— Нет, — тихо, но отчетливо произнес сюзерен, — мы не желаем его видеть. Отойдите, вы загораживаете солнце.

Какое чистое лицо — ни ссадины, ни синяка. Это не может быть смертью. Не может!

— Сколько?

Хриплый шепот Мевена и короткий, безжалостный ответ:

— Полчаса, может быть, час.

Один несделанный выстрел, и конец всему! А ведь Катари говорила, умоляла, предупреждала. И Карваль говорил, а они понадеялись на Кэртиану.

— Эпинэ! — позвал Альдо, шаря взглядом по золотым от солнца крышам. Дик оттолкнул монаха и склонился над сюзереном. На чистом лбу выступила испарина, губы стали серо-синюшными.

— Альдо! Альдо, я тут… Тебе что-то нужно?

Лицо сюзерена исказила гримаса.

— Приведите Эпинэ, — потребовал он. — Мне нужен Эпинэ. Только Эпинэ…

— Я здесь. — Робер опустился на колени и отбросил пистолет, который все еще сжимал в руке. Сталь глухо стукнула о камень. — Не шевелись. Будет хуже.

— Знаю. — Это даже не бледность. Лицо заостряется, синеет, а сюзерен еще говорит. И улыбается бескровными губами Роберу. Только Роберу, остальных не существует. Никого… — Эпинэ, — велит Альдо, — найди Матильду… И увези в Сакаци. Этот… Альберт вас… не выдаст… Уезжай сегодня же… Сейчас! Не вздумай… возиться с этим городом… и спасать всяких ублюдков. Пусть сами выбираются… как хотят.

— Хорошо, — обещает Эпинэ, — я ее отыщу.

— Она здесь… Разнеси этот вертеп по камешку, но найди… Если ей так… нужны эти ублюдки… Темплтон с доезжачим… не трогай их… Альберт примет всех… Понял?

— Да.

— Сегодня! — еле слышно требует сюзерен. Он дышит все чаще и все быстрее, на темных губах розовеет пена. Неужели он не вспомнит? Не простится?

— Дети мои! — мягкий отвратительный голос. Карваль и Мевен расступаются, пропуская человечка в сером. — Сын мой… Я пришел дать тебе утешение…

— Убирайся, — шепчет государь кардиналу с его голубем и с его Создателем. — Крысенок…

Яростный взгляд рвется к небу, в котором в бездне света кружит одинокий ворон. Он все видит, он запоминает….

— Старые боги такое же дерьмо, как и Создатель! — Все труднее разбирать слова, все страшней и непонятней лицо. — Такой же обман! Нет ничего… Ничего! Кроме жизни и нас! Только мы…

— Создатель, прости ему, — бубнит не ушедший кардинал, — ибо безумен… Он ведь безумен?

— Да, — с готовностью лжет врач, и Ричард хватается за кинжал, но клинка нет. Есть тупая боль, мгновенно ставшая невыносимой.

— Держите себя в руках, Окделл. — Мевен! Хватает за плечо, перед глазами взрываются искры — белые, багровые, отвратительно зеленые. Кружатся, как комарье на болоте, и звенят — тоненько, жалобно, жутко.