4
О Килеане Ричард вспомнил только к вечеру. Марианна с распущенными волосами лежала на кровати в уже знакомой Дику спальне, куда они перебрались из будуара, не заботясь о разбросанных по ковру вещах.
Женщина грызла яблоко, лукаво поглядывая на Ричарда и время от времени отбрасывая на спину роскошную черную гриву. Она напоминала Сону – сильная, холеная, невероятно красивая. И подчинившаяся! Дик был не прочь остаться здесь на ночь, на неделю, навсегда, но нужно было идти. Война ждать не могла, но сначала – еще один долг.
– Марианна…
Баронесса отложила яблоко и улыбнулась.
– Марианна… Мне надо спросить… Килеан-ур-Ломбах, он…
– Он больше не будет мешать, – она поправила волосы, – по крайней мере, я на это очень надеюсь!
Ричард вспомнил, как после диспута хотел, чтобы Килеана не было рядом с красивой баронессой. Его желание исполнилось, но как же страшно! А эта женщина, понимает ли она, что Килеан попал в беду из-за своей любви?
– Марианна… Графа обвиняют в том, что он знал о погромах.
– А он и знал, – баронесса перевернулась на спину и завладела рукой Ричарда, – сегодня слишком хороший вечер для таких разговоров.
– Но… – Дику не хотелось говорить о запертом в Багерлее человеке с холодным лицом, но Рокэ спросит, и потом… Потом, он должен это сделать ради братьев Катари, пусть она и любит другого. – Марианна, пойми… Граф Килеан сейчас в тюрьме…
– Вот пусть там и остается, – красавица положила руку Ричарда себе на грудь. – Самое подходящее для него место. Поцелуй меня, ты просто обязан это сделать.
Дик с удовольствием повиновался, и разговор прекратился сам собой. Когда Марианна его отпустила, в голове у Ричарда не было ни единой мысли, но баронесса обладала куда лучшей памятью.
– Ричард, – женщина приподнялась на локтях и внимательно посмотрела в глаза юноши, – ты кого-нибудь любишь?
Любит ли он? Любит, хотя об этом никто не знает и никогда не узнает. Особенно сама Катарина.
– Любишь, – тихо сказала баронесса, – имя мне не нужно, в Олларии удобнее не знать чужих тайн. Ричард Окделл, стал бы ты, зная, что противен женщине, которую любишь, играть на нее в карты?
Дику показалось, что он ослышался. Что о себе возомнила эта куртизанка?! Как она смеет ставить себя на одну доску с Катариной Ариго, королевой, дочерью знатнейшего рода, женщиной, до которой всем остальным дальше, чем до вечерней звезды?!
– Ты мне не ответил, Дик. Стал бы ты играть на свою любовь в карты?
– Это… Госпожа баронесса… Вы не смеете сравнивать…
– Отчего же? – Марианна села на кровати, не спуская взгляда с лежавшего юноши. – Любовь живет в том, кто любит. Для нее нет разницы между коровницей, королевой и святой. А если есть, если мужчина готов взять приглянувшуюся ему женщину силой, за деньги, обманом, это не любовь. Это, Ричард Окделл, называется иначе.
– Не знаю, в кого ты влюблен, но если эта женщина потеряет все, если ей, чтобы не умереть с голоду, придется продавать себя, ты ее купишь? Или поможешь, ничего не требуя взамен?
Дик растерянно молчал, не зная, что отвечать. В словах Марианны что-то было. Он счастлив служить Катари, умереть за нее, отдать ей все, что у него есть, но… Святой Алан! Разве можно сравнить этих двух женщин? Или куртизанка права, и важно – кто любит, и неважно – кого?
– Похоже, Ричард, ты и вправду любишь. Пусть твоя любовь будет счастливой, только не говори мне больше о господине Килеане. Поверь, это недобрый человек, он не стоит твоего сочувствия. Он вообще не стоит сочувствия.
– Но он любит вас, – растерянно пробормотал Дик.
– Куда ему любить, – баронесса потянулась и бросила Дику яблоко. – Такие не любят, а хотят и злятся на весь свет. Тот, кто придумал Леворукого, был похож на Килеана, уверяю тебя…
– Почему? – удивился Ричард, впиваясь в сочную мякоть.
– А потому, – с расстановкой произнесла баронесса, – что только ненужный женщинам мужчина мог запихнуть все мировое зло в смеющегося красавца, которому не откажет ни одна женщина. А для женщины нет ничего страшнее иззавидовавшегося зануды. Так что твоему Килеану в Багерлее самое место.
Дик чуть не подавился, а Марианна мстительно добавила:
– Пока он там, его нет тут, – и расхохоталась.
1
Все это уже было. Говорят, дурные сны имеют обыкновение повторяться, дурная явь тоже. Снова пришло письмо, запечатанное несущей свечу мышью, снова магнус Клемент приглашал Робера Эпинэ в резиденцию ордена, а похожий на пыльного мышонка монашек вел гостя серыми, безликими переходами, и высокие сводчатые потолки давили на душу не хуже осенних туч. Снова магнус ордена восседал на резном деревянном кресле, словно не сходил с него целый год. Снова Робер преклонил колена, и Его Высокопреосвященство шевельнулся с явным намерением благословить гостя, который предпочел бы оказаться хоть в болотах Ренквахи, хоть в Сагранне под дулом пистолета, лишь бы подальше от магнуса. Теперь Робер Эпинэ никогда бы в жизни не назвал крысеныша в честь Его Высокопреосвященства Клемента, этого имени не заслуживала ни одна из живых тварей!
Магнус поднял сухонькую ручку, и Робер покаянно склонил голову, хотя больше всего талигойцу хотелось заорать, вскочить и убежать.
– Будь благословен, сын мой, и да не хранит сердце твое тайн от Создателя нашего.
Те же слова, что и год назад, век назад, тысячелетие назад. А они нужны Создателю, наши тайны? Хочет Он знать про нашу любовь, ненависть, надежду, сомнения или Ему нет до нас никакого дела?
– Сердце мое открыто слугам Истины, а помыслы чисты.
Ложь. Можно открыть сердце другу, родичу, даже врагу, но не этому человечку, словно слепленному из чердачной пыли. Иноходец смотрел прямо перед собой, гадая, о чем будет разговор, и на всякий случай готовясь врать. Его пригласили, а Альдо – нет. Почему? Что от него нужно этому… Раньше Робер назвал бы «истинника» крысой, теперь у него слов не было.
– Ты болел, сын мой? – В других устах это, может быть, и прозвучало участливо, но Иноходцу показалось, что магнус опечален не болезнью, а выздоровлением.
– Да, Ваше Высокопреосвященство. Кагетская лихорадка.
– Братья молились за тебя.
Вот только молитв этих… ему и не хватало. Его спасли гоганская магия и кровь Раканов, но говорить об этом нельзя.
– Я исполнен благодарности, Ваше Высокопреосвященство.
– Орден не оставляет тех, кого единожды избрал.
Угроза? Предупреждение? Ритуальная фраза? Леворукий их всех разберет…
– Я вижу, сын мой, на твоей руке браслет. Раньше его не было. Ты обручился? С кем? Когда?