– Не призвали ли Первородного отмеченные мышью?
Отмеченные мышью? То есть «истинники»… С гоганами нужно говорить каждый день, иначе все к Леворукому позабудешь.
– Нет, он понадобился… Своей бабушке.
– Породившая отца Первородного благословенна, – девочка мужественно старалась скрыть разочарование, – но я не смею похищать время блистательного.
Похищать время? Тогда не нужно было похищать сердце, но Мэллит в этом неповинна, так же как Альдо не виноват, что украл сердце маленькой гоганни.
– Мэллит, ты обещала называть меня по имени. Разве с тех пор я чем-то провинился?
– Пусть… пусть Робер меня простит. Время забирает из памяти многое, но оставляет вложенное в колыбели. Я долго не говорила с Робером.
Девушка попыталась поднять розы, но их было слишком много, несколько цветков упало на ковер. Робер нагнулся и быстро поднял золотые цветы. Какой он дурак… Забыть, что у роз есть шипы, девочка может уколоться, надо было прислать ей те странные цветы, что привозят мориски, как же их называют?
– Мэллит, – Эпинэ улыбнулся и положил подобранные цветы на стол, – если ты свободна и тебе не слишком противно мое общество…
– Не надо шутить над важным.
Какая же она серьезная и какая она красивая! Альдо совсем рехнулся, если ему нужна вдова Клара.
– Хорошо, не буду…
Мэллит присела на краешек стула, по-прежнему прижимая к груди розы, на крохотной ладошке виднелись три ссадины. Неужели этот мерзавец ни разу не принес ей цветов?
– Робер передаст Альдо, что я счастлива, но… Человек внизу теперь знает, что я – женщина.
Он и раньше знал. Хозяин «Стрижа» никогда не был дураком, раз или два еще могло сойти, но если Альдо и «виноторговец» встречались каждую неделю…
– Он никому не скажет, ему это невыгодно. Конечно, если ты хочешь, можно сменить комнаты.
То есть снять еще одни, в другом квартале, а «Стрижа» придется оставить за собой. Пока Кристобалю платят, он не выдаст.
– Робер… Может дочь моего отца спросить… Что говорил Первородный, когда просил тебя прийти…
Много чего, раздери его кошки, но она не должна этого знать!
– Он… Он рассказал, что вы встречаетесь, что ему стыдно, когда он не может прийти, а ты его ждешь…
– Так было, – девушка вздохнула и опустила ресницы, – я ждала, пока не заходила луна, но ожидание тоже счастье, если ждешь любимого.
Вот так, Робер Эпинэ. Теперь ты – поверенный и чужой любви, и чужого равнодушия.
– Да, Мэллит. Любовь – это счастье, даже когда она горе.
– Так говорят там, где ты родился?
В Талиге говорят, что «от безответной любви и у голубя зубы вырастут», а вот про иноходцев земляки никаких поговорок не придумали. И про золотых куничек тоже. Во имя Астрапа, о чем же с ней говорить, чтобы не напугать, не обидеть, не обмануть… То есть не обмануть слишком уж сильно.
– Мэллит, боюсь, нам с Альдо придется уехать. Эсперадор хочет помириться с Талигом, мы не сможем больше жить в Агарисе.
– Я слышала. Достославный из достославных говорил с отцом моего отца. Это правильно, беду чуют ходящие на четырех ногах, а они не ошибаются. Многие из правнуков Кабиоховых готовятся вырвать корни свои из оскверненной земли.
– Ты тоже уедешь?
– Ставшая Залогом принадлежит аре, а ее хранит достославный из достославных. Он мудр, и мыслей его не знает никто. Первородный согласен уехать?
– Он не хочет.
– Его жизнь не имеет цены. Скажи ему… – Мэллит запнулась и замолчала, уткнув лицо в розы, которые Альдо Ракан ей не присылал.
Во имя Астрапа, она боится, что они не смогут проститься! Альдо должен к ней прийти. Прийти и сказать, что любит, он не может просто взять и уехать.
– Скажи Первородному, что я молю его уехать и что мое сердце полно его любовью.
– Я все скажу, но Альдо еще придет к тебе. Мы едем не скоро, вы еще встретитесь.
Улыбнулась… Почему Диамни Коро умер, он бы сделал эту улыбку вечной! Эту улыбку, эти руки, сжимающие колючие стебли, эти глаза. Она уже не плачет и еще не смеется, а ладонь и листья испачканы кровью.
– Робер вернул ничтожной солнце на небо.
Нет, это слишком для них обоих!
– Мэллит, я давно хотел спросить… Ты когда-нибудь слышала имя Астрап?
Она задумалась, склонив голову набок, тени от ресниц падали на щеки, рыжая прядка отливала осенним золотом.
– Это имя звучит как заклятие. Где ты его узнал?
– Оно пришло ко мне. После того, как Енниоль отвел меня к аре, заставил встать на колени и протянуть руки.
– Ты будил ушедшее? – Она резко повернулась, в глазах мелькнули испуг и восхищение. – Ты мог не вернуться с тайных троп.
– Я вернулся, но быстрее, чем нужно. Я ничего не узнал… Только имя Астрапа, если оно, конечно, оттуда. Мне привиделся золотой конь, но он меня сбросил, и башня, но я до нее не доскакал… Коня испугала молния, я упал… А потом случилось вот это, – Робер закатал рукав, обнажив браслет, – это твой браслет, но теперь на нем – молния. Енниоль ничего не говорит…
Тонкие пальчики коснулись червонного золота. Если бы он был художником, он бы это нарисовал. Хрупкая рыжеволосая девушка с огромными золотыми глазами, сияние свечей и блеск металла, ради которого глупцы лгут, предают, убивают… Истинное сокровище и ложное.
– Молния – знак огнеглазого Флоха, – Мэллит казалась потрясенной, – в прежние времена сыновья Кабиоховы говорили со смертными и избирали достойных, но они ушли… Теперь недостойная поняла, о чем говорил достославный из достославных.
– И о чем же он говорил?
– Что просыпается спящее и проявляется скрытое, что неведома нам вся мудрость Кабиохова и его детей и что оставили Они в глубине больше, чем на поверхности…
1
Выбитая шпага отлетела на несколько шагов, Дик бросился за ней. Четвертый раз за утро! Юноша поднял оружие и уныло повернулся к своему эру. Рокэ пожал плечами и внезапно переломил клинок о колено. Ричард, ничего не понимая, уставился на блестящий обломок в руке эра.
– И это вместо того, чтоб воспользоваться преимуществом, – в голосе Ворона слышалось раздражение.
– Эр… – начал было Ричард и замолчал. Нападать на безоружного было бесчестно, напоминать об этом монсеньору – глупо.
– Юноша, – вздохнул Рокэ, – во-первых, игра в благородство – штука заведомо проигрышная, а во-вторых, для начала попробуйте выиграть. Вперед!
Ричард с опаской глянул на Ворона.