– Сейчас это пустыня, а раньше был цветущий край… Там, где сейчас озера, стоял город Гальбрэ. Многолюдный, богатый и очень красивый. Его называли второй Гальтарой, но Гальбрэ хотелось стать первой. Знаете, Марсель, я только сейчас поняла… Это очень глупая легенда. На самом деле, наверное, все было иначе. Если вообще было.
– А вы расскажите глупую, – улыбнулся Марсель. – И потом, с чего вы взяли, что все было не так? Птице-рыбо– дева – дура, значит, и история у нее должна быть дурацкой.
Франческа Скварца широко раскрыла глаза, а потом вдруг улыбнулась. Уже хорошо, хоть какая-то польза от хвостатой девственницы.
– Хорошо, – кивнула женщина, – но я вас предупредила. Жители Гальбрэ кичились своим богатством, но этим и ограничивалось, пока в город не пришел адепт Леворукого и не принялся склонять Гальбрэ поклониться Злу. За это Зеленоглазый обещал повергнуть Гальтару и вознести Гальбрэ, сделав вечной столицей Золотых земель. Сначала горожане молчали, но потом некий юноша преклонил колени пред Леворуким, и адепт Зла венчал его Закатным венцом, – Франческа Скварца улыбнулась одними губами. – Страшно?
– Очень, – заверил Марсель. – А когда это было?
– Не помню, – покаянно вздохнула женщина, – но очень давно. До Эрнани Святого… Этот юноша и впрямь обрел великую силу, и к самозваному императору потянулись те, кому не хватало того, что у них уже было. Через год самозванец и его сторонники изгнали из Гальбрэ наместника императора и возвели на трон своего вожака.
– А как его звали? – поинтересовался Марсель, слушавший с неподдельным интересом. Он всегда любил сказки, а эту к тому же можно будет пересказывать в Олларии.
– Его имя предали забвению, как и имена его сподвижников. Захватив власть, они начали строить храм Леворукого, в котором собирались совершать жертвоприношения.
– Девственниц или младенцев? – деловито осведомился Марсель, заработав еще одну улыбку и мысленно поблагодарив Рокэ Алву с его шуточками.
– Не знаю… Наверное, и тех и других. Гальбрэ готовился к войне с Гальтарой, и тут одному из известных своей честностью купцов во сне явилась птице-рыбо-дева и открыла, что присягнувший Злу город будет сметен с лица земли. Земля дрогнет, море ринется на сушу, придет гроза без дождя и испепелит всех грешных, а небывалые ветры развеют их прах, и нигде не будет укрытия, лишь на Фельпском холме. Купец проснулся, но умолчал о своем сне, а ночью к нему вновь пришла птице-рыба-дева и повторила сказанное. На этот раз муж поделился с женой, но она велела ему забыть то, что увидел.
Сон повторился и на третью ночь. На этот раз купец поведал обо всем своему брату, и брат сказал, что это только сон, в котором нет смысла. Когда же видение посетило купца в четвертый раз, он пошел к святому отшельнику Андию, жившему у городской стены.
– Тому самому, – не удержался Марсель, – из-за которого, ну… пляшут на площади?
– Наверное, – пробормотала Франческа, – я… Я об этом не думала.
– Странные были в Гальбрэ отшельники.
– Я же говорила, что легенда глупая, – нахмурилась Франческа.
– Простите… Умоляю, сударыня, продолжайте…
– Андий поверил купцу, пошел на базарную площадь и начал призывать горожан отречься от Зла, покинуть оскверненный город и идти к Фельпскому холму. Это дошло до самозванца, но он лишь рассмеялся и приказал выпускать всех, кто хочет уйти. «Мне не нужны верящие снам трусы», – сказал нечестивец. Городские ворота открыли, но те, кто решил уйти, могли взять с собой ровно столько, сколько были в силах нести.
– Грабеж, – с чувством произнес Валме, надеясь вызвать на губах собеседницы еще одну улыбку. И вызвал.
– Гальбрэ покинули четыре тысячи четыреста сорок четыре человека. Они шли четыре дня и к исходу последнего поднялись на Фельпский холм и разбили там лагерь. Было полнолуние, но луна не взошла, а закат не погас. Море отступило от берега, дно обнажилось, утихли все ветры, смолкли все твари, а ровно в полночь вздрогнула земля и в берег ударили гигантские волны. Так погиб возгордившийся Гальбрэ, а уцелевшие возвели на Фельпском холме новый город, чьим гербом стала птице-рыбо-дева.
Франческа Скварца замолкла. В наступившей тишине отчетливо слышалось журчанье воды, пряно пахло вянущими цветами, в окно весело светило солнце. Все было чудесно, но от Муцио не было ни слуху ни духу.
4
Увитая все еще цветущими квартиниями вилла Данунциато казалась мирной и сонной, несмотря на близящийся полдень. Рокэ стукнул в дверь привратницкой, внутри зашуршало, и наружу высунулась усатая голова. Стражник вгляделся в приезжих, и на его физиономии отразилось неописуемое облегчение.
– Что случилось? – перегнулся с седла Алва.
– Монсеньор, – в славном городе Фельпе аристократии не было, но как-то так случилось, что талигойского маршала дружно величали «монсеньором», – кабы мы знали… У нас все тихо, а вот в доме Леворукий знает что творится.
– Леворукий, безусловно, знает, – согласился Алва, прыгая наземь и бросая поводья своему адъютанту, – но нам тоже хочется.
Усач поглядел на талигойца со смесью укоризны и восхищения.
– Вы б, того, монсеньор, судьбу бы не гневили… А творится у нас то, что приходящих слуг вовнутрь не пущают. Ни кухарку, ни ее помощниц… Давеча столяра требовали, у главной «дельфинихи», того, кресло сломалось. И то сказать, такую корму не всякое дерево сдержит… Столяр пришел, а двери на замке. И ведь ходют внутри, все время ходют, а нет чтоб открыть…
– А вы что, – не выдержал Луиджи, – младенцы двух годочков по третьему? Сломали бы.
– Нельзя ломать, – пояснил усатый, – там, у нутрях, наш теньент. Еще озлится… Мы до адмирала Джильди спослали… С утречка еще. Думали, не дождемся.
– Отца не было дома, – зачем-то объяснил задержку Луиджи, – пришлось посылать за мной в палаццо Сирен.
– Сколько дверей в доме? – перебил Алва, сбрасывая мундир и проверяя пистолеты. – Четыре или больше?
– Четыре, – неожиданно тонко пискнул стражник. – В Фельпе в любом приличном доме не меньше четырех дверей. Две для слуг, и две для господ – парадная и садовая.
– Войдем через сад. Трое – с лошадьми, шестеро – к другим дверям, остальные – за мной.
Скрипнула ореховая калитка, качнулись доцветающие мальвы и лукитеры, под ногами захрустел разноцветный гравий.
Терраса была пуста. Опрокинутые кресла, на столе корзинка с засахаренными фруктами и пустая чашка из-под шоколада… Странно, что нет мух. Дверь в дом заперта. Не закрыта, а именно заперта, зато доходящие до пола окна лишь притворены. Луиджи засмотрелся на задернутые занавеси, наступил на что-то мягкое и неживое и отскочил.
У его ног бараньей тушей лежала собака. Большая, кудлатая, мертвая. Оскаленная пасть, вывалившийся язык… Ужас!
– Закатные твари! Траванули! – выдохнул лупоглазый стражник.