– Рокэ, я далек от того, чтобы…
– Вы далеки, а я близок, – перебил Алва, бросая Марселю письмо, которое тот невольно поймал.
– Что это?
– Весточка из Заката.
– Но это же… Это же ваше!
– Неужели вы думаете, что новый кансилльер был столь любезен, что переправил мне письмо покойного кардинала, не сняв с него копию? Если тут и были тайны, то все вышли… Читайте. Сильвестр заслужил, чтоб хоть кто-то его знал. Я не в счет, фламинго тем более.
…Письмо было остроумным и немного грустным. Постаревшая любовница, дочери Фомы, дурной шадди, соберано Алваро, кардинал Диомид, классическая поэзия, смерть Гийома Эпинэ, рассказанная экстерриором притча, немного политики, немного астрологии, будущая война, доракские вишни… Все вперемешку на нескольких страницах. Жизнь от начала до конца или все-таки от конца до начала?
– Прочли?
Марсель кивнул, не зная, что говорить и говорить ли. Рокэ взял из рук виконта исписанные листки, пробежал глазами, смял, бросил в камин. Пламя с кошачьей ловкостью поймало подачку, огненная лилия расцвела и завяла. Валме молча взялся за бокал. «…у Вас и Ваших ровесников есть куда более приятные возможности скоротать ночь, чем смотреть на гаснущие угли…»
«Le Roi des Coupes & Le Un des Êpêes & Le Trois des Êpêes» [66]
1
Агарис был чужим, отвратительным, опасным, а Сакаци – добрым и гостеприимным. Здесь не бесились лошади, отсюда не ушли крысы, но от этого было только хуже. Когда тебе плохо, ничего удивительного, если тебя тянет в счастливое прошлое. Если тебе хорошо, если рядом друзья, у тебя все есть, а ты можешь смотреть только назад, – это конец. В лицемерном Агарисе Робер Эпинэ еще надеялся, что сможет где-нибудь прижиться, в милом, дружелюбном Сакаци он понял, что не создан для чужих краев.
Взгляд упрямо тянулся к закрывающей горизонт гряде, за которой лежала Эпинэ. День был ясным, ближние, заросшие буками и лиственницами горы отливали старой бронзой, дальние – вечерней синевой. Странно, почему Горную Алати называют Черной, это имя ей не подходит. Откуда вообще берутся названия, что они значат, на каких языках?
В Агарисе они с Матильдой были одинаково чужими, но теперь вдовствующая принцесса дома, а Робер Эпинэ – нет. Он может жить только в Талиге, и с этим ничего не поделать. Иноходец и не думал осуждать тех, кто нашел себя в чужих краях, он им завидовал. Конечно, отыскать местечко, похожее на Эпинэ, просто. В равнинном Алате много таких – с пологими холмами, виноградниками, оврагами, которые после ливней превращаются в бурные потоки, дикими вишнями, черными жаворонками. Там в каштановых рощах отъедаются свиньи, пылят дороги меж живых изгородей, в речных излучинах прячутся старые замки… Как похоже на южный Талиг, как отвратительно похоже!
Эпинэ попытался следить за птичьей стаей, но та вопреки здравому смыслу и подкрадывающейся осени летела в Талиг. Острый клин медленно таял в высоком небе. Завтра, к вящей радости обитателей Сакаци, будет ясно, и алаты всласть напляшутся вокруг своих костров. В Эпинэ Золотую Ночь называют Темной и не пляшут, а сидят по домам меж четырех свечей. Вернее, сидели, пока эсператисты не запретили, и все равно народ помнит. Девушки гадают, мужчины пьют, женщины с детьми собираются вместе, поют и жгут полынь и вереск, отпугивая пришедших за детьми закатных тварей.
Зачем чудищам человеческие младенцы, Робер не понимал даже в детстве, а однажды в Темную Ночь удрал от нянек и вышел в парк. Его никто не подменил, он не увидел ничего интересного – ночь как ночь, – но, когда попытался вернуться в дом, служанки подняли крик.
Дед, узнав, в чем дело, сам прижег руку внука раскаленным ножом, запретив скрывать ожог. Повелители Молний не верят старым сказкам, но слуги и крестьяне не должны сомневаться в своем сюзерене и болтать, что среди его внуков затесался подменыш. Шрам остался до сих пор. Если в Эпинэ вспомнят, кто из сыновей Мориса Эр-При разгуливал Темной Ночью, его точно ославят кукушонком. А может, уже ославили…
– Гици! Вот вы где! А то я избегалась прямо, – Вицушка кокетливо тряхнула кудрявой головкой, на стройной шейке весело звякнули образки и монетки.
– Да я вроде и не прятался, – невольно улыбнулся Иноходец. При виде Вицушки не улыбнулся бы только истинник – столько в этой резвушке было жизни и радости. Ему бы хоть кусочек, чтоб прожить, сколько отпущено, и не рехнуться от тоски.
– Гици, как кот, норовит повыше забраться, – припечатала девушка и деловито добавила: – Вас хозяйка ждет. Письмо вам прислали. С печатью. А гица у себя.
– Спасибо, – другой бы шлепнул красавицу пониже спины или чмокнул в пухлые губки, но Робер не мог, хоть и злился на себя. Это было таким же лицемерием, как и все в его жизни. Не целовать Вицу и видеть сны о Мэллит. Клясться в верности Талигойе и убивать ее защитников. Жить у Матильды и думать, как сбежать в Эпинэ. Почему мы все время врем и кому врем больше – другим или себе?
Робер в последний раз глянул на горы и отправился к принцессе. Вдовице возвращение в Алат пошло на пользу, возможно, потому, что она навеки избавилась от париков и Хогберда.
– Я уж думала, ты в трубу вылетел, – сообщила Матильда, на плече которой восседал оскорбленный в лучших чувствах Клемент. – Эту Вицу только за пегой клячей посылать.
– Я на башне был, – Робер взял стоящий на столе кубок, близнец которого посверкивал у вдовицы в руке. – Что это?
– А ты попробуй, – подмигнула Матильда. – На меду и трех перцах! После охоты лучше не бывает.
Робер честно глотнул и едва не задохнулся. Матильда расхохоталась, Клемент чихнул. Тоже пробовал или за компанию? Принцесса лихо хлебнула закатного пламени, словно это было кэналлийское, и потребовала:
– До дна!
Это до дна?! Хотя почему бы и нет? Робер поднял кубок.
– Благословенна будь во имя Астрапа!
– Во имя кого? – Матильда ссадила Клемента в корзинку с хлебцами и ловко подхватила с бронзовой тарелки кусок вяленого мяса.
– Был такой, – сообщил Робер. – То ли демон, то ли нет, но молнии и прочие пожары – это по его части. И твоя касера, без сомнения, тоже.
– Это не касера, – возмутилась Матильда, – а настоящий тюрэгвизэ.
– Закатное пламя это!
– Может, и так, – пожала плечами вдовица. – Ты почему не поехал друзей встречать?
– Альдо нужно поговорить с Ричардом.
– Вот дурни, – Матильда плюхнулась на покрытую медвежьей шкурой скамью, – нашли, чем заняться: тайны развели. А вы часом не поссорились?
Пока нет, но к тому идет. Потому что Робер Эпинэ не поведет Альдо Ракана и Ричарда Окделла в Гальтару. Вернее, он их туда не пустит.