– Слышь, братец ты мой, забодай тебя комар, а может, там не только жареные гуси водятся, а ещё и глухари того же колера? Или… э-э… зайцы? Что-то я запамятовал, кто из них поболе будет… – Вась с пьяной сосредоточенностью уставился на недоглоданную ножку в своей руке. – Туман прямо какой-то в башке…
Ивась, только что приложившийся к кувшинчику снова, покосился на братца, но ничего не ответил. Кажись, того начало забирать. С ним завсегда одна и та же проблема – выпьет больше, чем может, но меньше, чем хочет, как уже в стельку. Ничего, он, Ивась, и за двоих отдежурит. Пусть себе пьёт да треплется.
– Заяц, – пробормотал Вась, продолжая рассматривать ножку, словно произведение искусства. – Заяц, заяц… – Но опомнился и махнул рукой. – А-а, не всё ли нам равно, заяц или глухарь, главное, забодай комар, чтобы… э-э… чтобы крупным был, чтобы на двоих хватило! А после не забыть бы про косточки того… э-э… энтого… зайца! Ага. Сберечь их надобно. И, по словам людским, до смещения в кучку сложить и… э-э… возле вехового олдя закопать. Как мигнёт Бездонье – так и снова целый… э-э… гусь появится.
– Гы? – не успел уловить мысль брата Ивась – вроде только о зайцах речь шла, как снова птица вылезла, только что крыльями не хлопает.
– Слышь, Ивась, – продолжало нести Вася его буйное воображение, – а ежели там и вовсе… э-э… ведмедь будет косолапый? Ну, тоже жареный, ясное дело.
– Гы?!
– Да. Энто было бы куда лучше, – не замечая реакции, задумчиво бормотал Вась, безотчётно поправляя постоянно сползавший на глаза пузатый шлем, – ведмежатинка эвон как вкусна-то!
– Гы… – Младший братец поражённо выпучился на старшего, с трудом пытаясь представить жареного ведмедя целиком, но воображения ему, как всегда, не хватало, выходила то лапа, то голова, то и вовсе один ведмежий язык.
– Вкусна-то вкусна, Ивась, кто бы спорил, – тяжко вздохнул Вась, заметно впадая в мрачное настроение, обычно предшествующее отключке. – Но то ли мы того ведмедя на закусь заломаем, забодай его комар, то ли он нами полакомится… Ведмедь всё-таки…
И Вась даже всхлипнул от жалости к самому себе, видимо в цветах и красках представив и даже прочувствовав, чем может обернуться на самом деле подобная охота.
Могучий Ивась, осторожно отставив кувшинчик, без особого труда дотянулся своей длиннющей рукой до алебарды в углу караулки и на всякий случай положил её на колени. Страхи-то какие братец сказывает, типун ему на болтливый язык…
Тут-то это и случилось.
Едва слышно зажужжали половинки Раздрай-Моста, соединяясь между собой…
Притихший Вась, всё ещё сосредоточенно додумывавший последствия ведмежьей охоты, безотчётно глянул в окошко и обомлел.
– Слышь, Ивась, – слабым голосом проговорил он, глядя на то, как открывается дорога в Проклятый домен. – А того-энтого… э-э… что-то с глазами моими начало твориться или что похуже. Оборотись-ка, братка, забодай тебя комар, да посмотри на Раздрай, всё ли в порядке, а то страсть какая-то мерещится…
Ивась послушно обернулся со своего места… и вскочил, чуть не пробив головой низкий потолок. Глаза его вылезли из орбит, а челюсть отвисла. Спохватившись, он заговорил:
– Гы! Тьфу, то есть беда, братец, беда! Не померещилось тебе, забодай тебя комар!
И Вась вмиг протрезвел, не хуже чем после глотка бодрячка. Потому что зря в косноязычном братце такое красноречие просыпаться не будет.
Вскочив со своего места, Вась вихрем пронёсся прямо по скатёрке со снедью и выпивоном, разбросав сапогами и то, и другое, и в окошко уставились уже оба, плечо к… э-э… пояснице (росточком он всё-таки не вышел). Всё обстояло именно так, как он и увидел. То, чего так боялись и ожидали люди, наконец-то случилось.
Как старший брат и, соответственно, старший в карауле, Вась напряг свои мозги и начал лихорадочно вспоминать, что в таких случаях предписано делать, но от дикого разброда мыслей никак ничего не мог вспомнить. А тут ещё младшой, Ивась, которого в кои-то веки прорвало, не давал сосредоточиться и всё тревожно твердил:
– Беда, братец, беда! Беда, братец, беда! Беда, братец, беда!
– А ну цыц, мелочь пузатая! – тонким голосом прикрикнул на него Вась, и Ивась, крупнее старшего братца в несколько раз, обиженно умолк, шумно засопев носом. – Мысли собрать мешаешь, – уже тише пояснил Вась и нашёл в себе силы даже передразнить братца: – Гы!
И как только он это «гы» произнёс, так всё и вспомнил – то, что следовало вершить по уставу. Волшебное, видать, было словечко, запоздало осенило Вася, ясность в мысль вносящее, не зря им братец пользовался.
Взгляд раздрайника стремительно переместился к дыре в потолке караулки, из которой свисал конец верёвки, привязанной к билу подвешенного под остроконечной крышей сторожевого колокола. За всю свою жизнь ни старшему, ни младшему не доводилось слышать его звона, да и их деды и прадеды, пожалуй, тоже не слышали. От сознания важности того, что ему надлежит совершить, Вась надулся как индюк, строевым шагом прошагал на выверенную диспозицию, снова – по несчастной скатерти, затоптав всё окончательно, и остановился под дырой в потолке.
До Ивася тоже дошло, что он собирается делать.
– Гы? – всё ещё обиженно спросил он, бросая на Вася умоляющий взгляд.
– А ты мал ещё, забодай тебя комар, – строго ответил Вась, совершенно не желая уступать ему первенство. Но всё же смилостивился – братан всё-таки. – Ладно, за мной будешь…
Раздрайник протянул руки к заветной верёвке и… и не достал.
– Вот так завсегда, вот так всю мою жизню, забодай меня комар! – раздосадованно выругался Вась. – Нет, ну на самом интересном месте!
После чего, сосредоточенно насупившись, не придумал ничего лучшего, как подпрыгнуть и повиснуть на верёвке, вцепившись в неё обеими руками. Дёрнулся – раз, другой, третий. И обессилел. А тяжёлое било даже с места не сдвинулось.
– Э-э… ты, энто, братец, помоги, что ли… – смущённо попросил подвешенный к потолку Вась, по-прежнему не желая сдавать свои позиции, но чувствуя, что силёнок для выполнения задания не хватает.
Ивась радостно гыкнул, отставил алебарду в угол, поплевал на ладони (рукава ему засучивать не пришлось, и так были лишь по локоть) и шагнул к Васю. Затем, бережно обхватив братца громадными ладонями, чтобы ненароком не расплющить, он, даже не замечая своих усилий, начал легко раскачивать из стороны в сторону обоих – и Вася, и било колокола. Словно люльку с дитём качал.
Как уже упоминалось ранее, братьям в первый раз в жизни выпало оповещать народ о небывалой беде. И уж поверьте, они постарались вовсю. Не прошло и минуты, как заполошный звон был услышан, и его подхватил другой сторожевой колокол – уже в самой Светлой Горилке.
Дело было сделано, но пока только на четверть.
Услышав ответный колокольный звон, Ивась, под чутким руководством старшего, одной рукой подхватив его за шкирку, а другой сграбастав, словно тросточки, сразу обе алебарды, стоявшие в углу, выскочил из караулки и огромными шагами понёсся к Раздраю, грохоча пудовыми сапогами на весь белый… вернее, уже сумеречный свет. Некоторое время вышибленная его могучим телом дверь караулки прижималась к нему под напором встречного ветра, словно возлюбленная, мешая обзору, пока Ивась, догадавшись, чем заменить занятые руки, досадливым движением бровей не отбросил её прочь.