Разве что ещё один камил.
Это уже была не мысль.
Это было наблюдение.
Несущийся во весь опор на бегунке Выжига оцепенело смотрел, как мимо него проплывает другой бегунок, тот самый тощий и заморённый, которого ему пытался подсунуть ушлый строфник на Северной Станции Оазиса. Он узнал его по хохолку, которого у его птицы не было. Естественно, задохлик тоже был с седуном на спине, причём в таком же снаряжении, как и у Выжиги, – от Бовы Конструктора. И елс бы с ним, с этим снаряжением, не это обидно, а то, что чужой строф проносился мимо с такой немыслимой скоростью, словно сам Выжига стоял на месте! Неведомого седуна с такой силой отжимало назад встречным напором воздуха, что натянутые ремни, удерживающие его в седле, казалось, вот-вот лопнут!
Всего несколько мгновений – и вот уже Выжига лишь тупо пялится вслед чужому камилу, в стремительно удаляющуюся спину седуна, чувствуя, как у него под шлемом дыбом встают волосы и едет набок крыша. Вот тебе и тощий камил… Вот тебе и заморённый… Это что же получается, пёсий хвост, – сам себя обманул?!
Выжиге стремительно поплохело. Потому как интуиция вопреки всем имеющимся у него фактам настырно и издевательски подсказывала, что этим седуном может быть не кто иной, как Благуша.
Тысяча восемьсот третий олдь…
Сто тысяч пёсьих хвостов!
Где там у него был бодрячок?!
Ежели ты хочешь, чтобы жена тебе не изменяла, не женись.
Молодость даётся лишь раз.
Потом для глупостей приходится подыскивать какое-нибудь другое оправдание.
Апофегмы
Эх, Рось-Славянка, Рось любимая, Рось квадратная, изначальная! Вот я и дома, в Светлой Горилке! Три дня всего не был, а как соскучился – страсть, больше, чем по невесте!
Так думал Благуша, спрыгивая с воза, подбросившего его от Станции, через Раздрай, к окраине родной веси, и расправляя усталые члены.
Стоявшая вокруг тихая безлюдная ночь с любопытством рассматривала сверху припозднившегося путника десятками сиявших на чёрном небесном бархате глаз-звёздочек, которые освещали дорогу так ярко, что заблудиться было невозможно. Впрочем, вблизи своей веси Благуша не заблудился бы и с закрытыми глазами.
Слабо усмехаясь, слав покачал головой, глянул вслед медленно растворяющемуся в ночи возу, потарахтевшему дальше, к постоялому двору, забросил мешок с камильным снаряжением за спину и зашагал по утоптанной тропинке, уводившей от основного тракта вправо – по краю родной веси. Здесь было меньше риска встретить кого-либо из знакомых по дороге к усадьбе Милки – на пустые разговоры у него не было ни сил, ни желания. Ноги вон, и то еле переставлял…
До полуночного смещения оставалось не более часа, и это свободное время, позволившее всё-таки выиграть сумасшедшую гонку, вымотавшую его до предела как физических, так и душевных сил, досталось ему весьма дорого. Да, оторви и выбрось, весьма! Всё-таки маловато оказалось бодрячка для почти суточной гонки, явно маловато, сейчас бы ещё глоточек… Вот незадача – как Милку обнимать, ежели живого места на теле нет и ноги не держат? Того и гляди, так в обнимку и упадёшь… Благуша улыбнулся. Упасть он бы сейчас не отказался. Особенно с Милкой. На кровать, например. Или хотя бы в стог сена. Ничего, немного уже осталось…
Справа одна за другой потянулись усадьбы весян – такие знакомые, родные, что от их вида сладко наворачивались слёзы. Как-никак чуть ли не на каждом соседском плетне успел за долгое босоногое детство штанцы порвать, за чужим добром лазая. Известно же, чужое всегда слаще… Слева сначала проплыло просторное, на пятьдесят шагов в длину свадебное поле – ровное, ни деревца, ни кустика, только травка шелковистая да старые, вечные пятна игровых кострищ (совсем скоро гулять ему на этом поле!), а затем зашептали на лёгком ветру просторные берёзовые рощи. Благодать… Ах какая благодать!..
А ты, коварный друган Выжига, – накось, выкуси!
Интересная штука – судьбина. Благуша готов был поклясться, что обогнал именно Выжигу и пришёл первым вопреки проискам соперника. И кто бы мог подумать – из такого сумасшедшего предприятия он вернулся богаче, чем был! Начинал путь с девятью матрёшками, а теперь имел девять с половиной! Считайте сами: четыре – из собственного остатка, три – за победу над рукомахальником в «Удачливом хрене» и две с половиной – за сданного в загон на Станции строфа. Который, можно сказать, обошёлся ему бесплатно, а теперь ещё и прибыль принёс. Так что кошель сейчас приятно оттягивал пояс, и на душе слава было бы исключительно радостно, ежели бы не жуткая усталость, не дававшая ничего как следует почувствовать. Но ничего, вот до Милки доберётся, засвидетельствует своё появление – и на боковую. До самой свадьбы. Баю-баюшки-баю…
А вот усладой для глаз и желанная усадьба показалась…
Благуша кое-как негнущимся телом пролез сквозь дыру в плетне и, хоронясь среди густо разросшихся кустов малины, постарался незаметно подобраться к окну, чтобы застать любимую врасплох и сорвать заслуженный поцелуй – была промеж ними такая незатейливая, но щекочущая нервы забава. И надо было подобраться так, чтоб не зашуршал ни единый листочек, не треснула самая тонкая веточка…
В этот момент ему неожиданно ярко вспомнился тот сон, что привиделся перед самой гонкой, где нежное лицо Милки вдруг обернулось грубой рожей Обормота, и слав даже помотал головой, отгоняя проклятое наваждение. Ну нет, подумал Благуша, на этот раз он сам кому хочешь малину обломает, пусть только кто-нибудь попробует встать ему на пути…
Вот и знакомое окно с резными наличниками – уже совсем близко, занавесочки с затейливой вышивкой лениво полощутся на ветру… Уцепившись за подоконник и затаив дыхание, Благуша начал выпрямляться… И замер, услышав любимый, желанный голос, обращённый явно не к нему:
– Думаю, тебе пора, милый. Встретимся завтра.
У Милки кто-то был.
Благуша растерянно отпустил подоконник и присел на корточки, прислонившись спиной к срубу под окном. Мысли пришли в полный разброд, сердце заворочалось в груди тяжёлым, неподъёмным комом. Не может быть. Выжига не мог его опередить! Этого просто не может быть!!!
Но когда он услышал ответ того, кто сейчас пользовался вниманием девицы, то просто окаменел от потрясения. Голос принадлежал Скальцу!
– Ты же знаешь, разогни коромысло, как от тебя трудно уйти, милая.
– Хитрец! Ты и так со мной три дня провёл. Ну ладно, задержись ещё на минутку. Авось никто из наших женихов ещё не прибыл.
– Да не успеют они, – с небрежной самоуверенностью отмахнулся Скалец. – Отказная гонка – это тебе, разогни коромысло, не грибы в лесу собирать.
– А вот это было бы плохо, милый. Мне нужен жених.
– А чем я тебе плох? – Скалец хмыкнул.
– Не дури, сам знаешь. Нам нужен богатенький пентюх, чтобы было на чьи бабки веселиться. А ты на богатенького не тянешь, милый мой. Ты больше любишь пыль в глаза пускать своей удалью. Думаешь, я не понимаю, почему ты всё время в одной рубахе щеголяешь?