Четвёртого, худого белобрысого слава, скорчившегося почему-то под трапезным столиком, со сложенными стопкой, словно блины, пустыми котомками под головой – вместо подушки, анчутка уже рассматривать не стал, так как его чуткий нос уловил соблазнительные запахи, идущие с этого самого столика.

Он ловкой ящеркой соскользнул вниз, оказавшись напротив дверцы клоацинника, на которой красовалась характерная табличка, изображавшая тучку, пролившуюся дождиком, бесшумно пробежался вдоль задней стенки, миновав дверцы встроенного в неё шкафа-запасника, вскочил на узкую боковую скамью, чтобы не потревожить спящих, и в несколько прыжков очутился у столика. Но его ожидало разочарование. Остатки трапезы оказались более чем скудными. Луковая шелуха, огрызки яблок, шкурка от сала, птичьи косточки. И пустые кружки, пахнущие квасом. Поживиться было нечем.

Но анчутка и не думал сердиться.

Снаружи, там, где на площадке грузовоза устроились пятеро других чужаков, его ожидал стол не в пример богаче этого. Просто до окончания разведки анчутка не стал там задерживаться, а сейчас уже можно было возвращаться. Всего-то и делов – несколько вагонов по крышам преодолеть.

Но хотя он и не рассердился, без шалости обойтись всё же не смог. Он мог бы и не осторожничать, ему ничего не стоило усыпить всех крепко-накрепко, обладал он такой способностью, но тогда в его шалости пропал бы весь смак. Поэтому он решил действовать по-простому. Сперва он сгрёб в охапку часть объедков со стола и аккуратно запихал белобрысому чужаку, смешно посапывающему во сне под столом, под рубаху. Пока это проделывалось, нос проказника вдруг уловил ароматный фруктовый запах, как-то связанный с белобрысым, и, запустив лапку поглубже, анчутка, к своему восторгу, выудил из-за пазухи парочку слегка примятых, но в остальном совершенно целых яблок, аппетитные жёлто-малиновые бока которых так и кричали – съешь меня! Немедленно! Но удовольствие было оставлено на потом, сначала – дело. Отложив яблоки в сторонку, прямо на пол, он выдернул концы штанин белобрысого из сапог и связал их крепким узлом. Дед был неприкосновенен, поэтому анчутка отправился к остальным. Осторожными движениями он развязал кушак дородного слава, смотал с пояса и, пропустив конец под девицей, начал было связывать вместе обоих. И тут заметил краешек какой-то книжицы, выглядывающий из кармана армяка.

Анчутку словно шибануло. Уронив концы кушака, он отскочил в сторону и зажал рот лапкой, чтобы не взвизгнуть от страха и восторга одновременно. Так это же… так это же… ой, здорово-то как! Отбежав в сторонку, он задумался – без позволения старших он не имел права что-либо предпринимать. Но кое-что он всё же мог. Например, немножечко, самую малость помочь этим изрядно притомившимся путешественникам, один из которых был столь желанен для этого домена. Да и не только для домена – для всего Универсума. Так пусть доберутся как можно быстрее до места назначения, чтобы выполнить своё предназначение, а для этого пусть спят крепко и долго.

Всякие мысли о шалости пропали без следа и сожаления.

Короткие рожки, торчавшие на макушки, едва слышно загудели, посылая по махинерии невидимые простым смертным волны. Дыхание спящих заметно выровнялось, а белобрысый, прекратив ёжиться и дёргаться на жёстком полу, даже блаженно улыбнулся, понятное дело – не открывая глаз, словно наконец очутился на долгожданной мягкой перине.

Завершив дело, анчутка, уже не таясь и потому звонко цокая коготками, подбежал к приборной доске и ткнул нужные кнопки. Постояв с минутку и убедившись, что ветерок в махинерии заметно потеплел, обслужник с чувством глубокого удовлетворения подобрал с пола свою законную яблочную добычу, затем вернулся к дверце клоацинника, одним прыжком взвился к потолку и юркнул обратно в вентиляционное отверстие.

В последний миг его взгляд скользнул по столику в махинерии, на котором ещё оставалась часть объедков, и анчутка улыбнулся вдруг пришедшей в голову проказливой идее.

Глава тринадцатая,
традиционно пустая, потому как бедствий, которые могут обрушиться на героев под этим номером, и врагу не пожелаешь!

Всё, что удачно складывается, кончается плачевно.

Апофегмы

Глава четырнадцатая,
в которой познаётся истинная дружба, хоть «виновники» об этом и не подозревают

Алебарду тебе в руки, ветер в спину, три пера в задницу и Махину – навстречу!

Апофегмы

Нет, ну посмотрите-ка на них, засранцев этаких! Опять какой-то холст закрыт покрывалом от взгляда истинного ценителя живописи, ядрёна вошь, и наверняка самый интересный! Эй, любезный, да-да, именно ты, знаю я, что ты здесь за картинами присматриваешь Открой-ка мне вот эту, любопытно, что там намалёвано… Сейчас унесут, нет времени? Тем более, ядрёна вошь! Показывай немедленно! Ух ты! Как похожа-то на ту, прошлую… Прямо лепота! Только всадник какой-то странный…

* * *

…Степь. Снова бескрайняя степь. Степь – словно невиданно огромный ковёр с причудливыми узорами из зелёных метёлок чернобыльника, золотистых головок ковыля да редких голубых чашечек блаватки. Степь – словно отражение бескрайнего небесного простора, где вместо тугих облачных одеял – травы высотой в четыре ладони, прогибающиеся то тут, то там под мягкой поступью великана-ветра…

Строфокамил. В поле зрения возникает строфокамил, бешено несущийся по грунтовой дороге вдоль железнодорожного полотна с ездоком на спине. Остроклювая голова строфокамила слегка пригнута к земле и целеустремлённо вытянута вперёд, взгляд тёмных выпуклых глаз целиком сосредоточен на дорожном полотне. Голенастые длиннющие лапы мелькают с такой быстротой, что видно лишь размытую рябь под белооперенным телом птицы – кажется, что воздух не успевает сомкнуться, образуя позади куцего хвоста вихрящийся коридор, – так велика скорость. Сотню вех в час отмахивает неутомимый бегунок, нет никого быстрее его в этом мире…

Ездок… С ездоком некоторые проблемы. Вернее, с его внешним видом. Чудной у него вид, непривычный для людского глаза. Вместо того чтобы с головой спрятаться в упряжной мешок и терпеливо трястись на жёсткой спине камила в лежачем положении, как приладились деды и прадеды испокон веков… Впрочем, послушаем самого ездока.

* * *

…Воздух так мощно бил в грудь и смотровые стеклянные окошки чудного стального шлема, какого Обормоту за свою долгую жизнь нашивать ещё не приходилось, что специальные ремни, пристёгивающие его новый костюм к седлу и шее камила, звенели, слово натянутая тетива лука, но держали надёжно.

Халваш-балваш, а ведь даже не знал, что можно получить кайф от такой скорости, куда там конягам! За камилом никто не угонится – ни четвероногие клячи, ни многоколесная хитроумная Махина… Давно уже остались позади, вместе с минувшей ночью, холмы и рощи Края, фруктовые сады и рукотворные долголёдные озёра, и перед глазами ныне стелилась только бескрайняя, родная сердцу манга Великая Степь. Звуки воющего снаружи ветра едва проникали внутрь шлема, как будто в ушах были пробки из пакли, а чтобы посмотреть вбок, приходилось поворачиваться всем телом, иначе при повороте головы глаза упирались в железную стенку, но по сравнению с полученными преимуществами столь мелкие неудобства заметны не были. Честно говоря, халваш-балваш, стражник вовсе никаких неудобств не испытывал. Два глотка бодрячка из подаренной Благушей пляжки сделали своё дело, и ни жара, ни жажда, ни тряска Обормота ничуть не беспокоили, а дорога летела, как в сказке, – быстро и весело. Полпути, никак не менее, уже отмахал на камиле в новом костюме, выданном Мудрым Фролом. Да, за этими костюмами будущее… Правда, Мудрый Фрол намекнул перед отъездом, что Бова Конструктор вскоре сотворит кое-что получше камилов и даже получше самих Махин, но Обормот не собирался ломать голову над тем, что же это такое может быть, зная, что подобные упражнения ему не по силам. Там видно будет, халваш-балваш, всему своё время…