Прерывисто вздохнув, он стиснул зубы и постарался взять себя в руки.
Осталось уже меньше половины пути до Электрозаводской, и хотя лично его там никто не ждал, все же там был свет. Настоящий свет, а не это жалкое пятно фонарика, едва освещавшее крошечный участок пути. И еще там жили люди. Человеку нельзя одному, даже такому бесполезному калеке, как он. Присутствие людей успокаивало, настраивало мысли на более мирный лад. Растворяло страхи туннелей, наполняло его жизнь хоть каким-то смыслом…
Долбаный автомат.
Димка снова поправил ремень и ускорил шаг, стараясь поскорее вырваться из ненавистного пространства бетонной кишки к станции.
* * *
Темнота — вечный спутник всех подземных жителей — должна была стать привычной с рождения и для Димки. Должна была, но не стала. Темнота его душила. Сколько он себя помнил, как только начал осознавать взрослый мир и узнал о поверхности, его душа сразу заболела идеей вырваться под открытое небо. А может, именно история с блужданием по туннелям поселила в душе его как свинец тяжелую ненависть к вечно царившему в метро мраку.
Как только мальчик повзрослел достаточно, чтобы осознать, кто такие сталкеры, он сразу заразился идеей стать одним из них. Из тех, кто способен вырваться на поверхность. Пока ему не стукнуло шестнадцать, Сотников об этом и слышать не хотел. Надеялся, что Димка передумает и детская мечта развеется, уступив взрослым жизненным реалиям. Да и работы на Бауманской хватало на всех с избытком. С лет шести Димка уже махал метлой, наводя порядок на рабочих местах после смены, как и многие другие подростки. С восьми освоился у токарного станка, вытачивая несложные детали для разных хозяйственных нужд. В тринадцать легко управлялся с электросваркой при изготовлении сложных металлоконструкций. К шестнадцати его взяли под опеку и обучение науке опытные спецы Бауманки, мастерившие детали для оружия взамен пришедших в негодность. В какой-то момент Димка все острее стал осознавать, что еще год-два, и хозяйственные заботы похоронят его мечту навсегда. И тогда на столе Сотникова каждый день стала появляться короткая записка: «Отпусти в Полис, отец. Я хочу стать сталкером». Сотников поначалу его просьбу не воспринял всерьез. Да и подумать — какой из него, немого, сталкер. Но записки повторялось с завидной настойчивостью. Не помогали ни разговоры с сыном по душам, ни ругань, ни увещевания. Время шло. Сотников не уступал. По всем признакам из смышленого парня, схватывавшего все на лету, в будущем должен был получиться хороший оружейник, и глава Альянса не хотел и думать о том, чтобы сын бросил обучение и подался невесть куда ради непонятной блажи. И тогда Димка, терпение которого иссякло, пошел на отчаянные меры.
Он решил сбежать.
Подходящий случай вскоре представился. У Федора Кротова, уже несколько лет работавшего челноком, стал часто недомогать напарник — из-за приступов ревматических болей в ногах тому трудно было ходить, и Димка с разрешения Сотникова напросился в помощники. Пропуск на территорию Ганзы имелся только у Федора, зато оформленный на двоих, и Димке это показалось достаточным. Он планировал удрать от Кротова по прибытии в Ганзу и по кратчайшей прямой добраться до Полиса. Благо от Курской до Библиотеки имени Ленина оставалось всего два перегона…
Увы, приключение оказалось недолгим. Без пропуска застава ганзейцев с Курской его не выпустила, более того, вышел изрядный скандал. Пока Димка отсиживался под арестом в станционной кутузке, а ганзейцы выясняли его личность, Сотников лично приезжал улаживать все проблемы — чтобы, как думал парень, забрать его обратно. Каково же было его удивление, когда мрачный Михаил Григорьевич без лишних слов и напутствий вручил сыну бумаги с направлением в Полис, да еще и приказал Федору доставить беглеца до места назначения.
Так Димка попал в Полис, в группу подготовки молодых сталкеров. Но проклятие словно преследовало его…
Опасения отца сбылись в полной мере. Два месяца спустя, после первого же тренировочного выхода на поверхность, где их небольшая группа — проводник, наставник и стажер — попала в смертельный переплет, чудом выжив, сын вернулся калекой. Сотников давать волю чувствам не стал. Сдержался, понимая, что мальчишке и так не сладко. Может быть, именно поэтому Димке было так тошно… лучше бы уж накричал, выплеснул гнев, и тогда они снова могли бы вернуться к прежним, теплым отношениям, которые между ними были с самого начала. Между отцом и сыном словно возникла незримая стена холодного отчуждения. У Димки сложилось гадкое ощущение, что его бросили, списали со счетов, что больше он не имел для отца никакого значения, и это было сродни предательству. Не помогло даже то, что к парню вернулась способность к речи — клин клином, как говорится. Словно жизнь, усмехнувшись, решила таким образом компенсировать новую ущербность.
Первые несколько месяцев речь давалась Димке тяжело, тем более что и говорить-то было не с кем и не о чем, — чувствуя отношение отца, его начали сторониться и другие. Но все же более-менее внятно говорить он научился. Скорее всего, помогло то, что за прошедшие годы немоты, желая что-нибудь рассказать или просто ответить на чей-то вопрос, он тщательно проговаривал знакомые слова про себя. Так, словно и в самом деле говорил вслух, только беззвучно, и только спохватившись, пытался объясниться на пальцах. Да и из-за ненавистного увечья тем более пришлось осваивать речь.
Помогла также и работа. Федор все еще оставался без постоянного напарника, занемогшего со своим ревматизмом не на шутку, и каждый раз, отправляясь в рейс, ему приходилось выклянчивать у Сотникова спутника. Димка сам попросился к нему. На других станциях, среди чужих людей, где они с Федором теперь часто бывали по делам Альянса, парню как-то легче дышалось. Отчуждение, давившее на Бауманской, с расстоянием словно стиралось, истончалось…
Димка резко остановился, услышав странные звуки, идущие откуда-то из темноты справа. Страх, растворившийся было после кошмара, мгновенно вернулся. Да черт возьми, ведь сейчас он не спит!
Парень дрожащей рукой посветил фонариком. Луч уперся в ответвление технического туннеля, зияющего на стене, словно провал бетонного рта. Федор тут же оказался рядом, сжимая в правой руке дробовик.
— Эй, Димон! Случилось что?
— Тихо! Слушай!
Димка медленно обвел стены ответвления лучом фонаря, стараясь ничего не упустить. Увы, через несколько метров боковой проход сворачивал, поэтому ничего, кроме стен, разглядеть не удавалось. А исследовать территорию самостоятельно, углубляясь в этот проход, у Димки не было ни малейшего желания.
— Да что ты слышал-то? — не выдержал Федор через минуту напряженного молчания.
— Можешь считать меня законченным психом, — тихо и нехотя ответил Димка, — но я слышал детский смех.
— Или звуки, очень на него похожие? — Федор понимающе усмехнулся, машинально поправил свободной рукой на переносице вечно сползающие, как ремень Димкиного автомата, очки. Затем смахнул рукавом мгновенно проступившую испарину со лба. — А я-то думал, что это мой персональный глюк. Ты когда там на путях заснул, мне тоже померещилось, только внимания не стал обращать. Тут у нас всех психика расшатанная, мало ли что могло почудиться…