О. чуть не вскрикнула. Она собралась поставить на стол чашку, но рука так сильно дрожала, что чашка опрокинулась, и кофейная гуща выплеснулась прямо на скатерть. О. завороженно смотрела, как все шире и шире расползается по столу коричневое пятно и пыталась предсказать по нему будущее Жаклин. Воображение рисовало ей одну картину ярче другой: Жаклин в пышном платье из красного бархата с приподнятой корсетом и открытой грудью; Жаклин, обнаженная, стоящая на коленях перед Пьером; ее золотистые бедра исполосованные ударами плети; ее холодные и чистые, как лед, глаза, наполненные слезами; ее ярко накрашенный и раскрытый в крике рот; ее прилипшие ко лбу белокурые волосы… Нет, это совершенно немыслимо, решила О., только не Жаклин.
— Это невозможно, — произнесла О.
— Еще как возможно, — ответил сэр Стивен. — Откуда, по-вашему, девушки в Руаси? Вы, главное, привезите ее туда, и от вас больше ничего не требуется. Впрочем, если она захочет уехать, она сможет это сделать в любой момент. А теперь пошли.
Он резко поднялся и, расплатившись за завтрак, направился к выходу. О. торопливо последовала за ним. У машины она остановилась и подождала, пока сэр Стивен откроет дверцу, потом забралась внутрь и села рядом с ним. Въехав в Буа, сэр Стивен свернул на какую-то узкую боковую улочку, остановил машину и, повернувшись к О., обнял ее.
О. думала — или ей так хотелось думать, — что Жаклин будет изображать из себя неприступную добродетель. Но стоило ей только попробовать проверить это, как она тут же убедилась, что все совсем не так. Она поняла, что та чрезмерная стыдливость, с которой Жаклин закрывала за собой дверь гримерной, когда шла переодеваться, собственно, предназначалась ей, О., чтобы завлечь ее, чтобы вызвать в ней желание открыть дверь и войти в эту комнату. В конечном счете все так и произошло, но Жаклин так никогда и не узнала, что это долгожданная решимость О. была вызвана не ее наивными уловками, а совершенно иной причиной. Какое-то время О. это приятно забавляло.
Сэр Стивен обязал О. рассказывать ему обо всем, что касалось ее отношений с Жаклин. И иногда, помогая Жаклин привести в порядок волосы, например, после того, как та снимала платье, в котором позировала, и одевала свой легкий свитер с длинным узким воротником, О. думала о том, с каким огромным удовольствием и желанием она рассказала бы сэру Стивену о Жаклин, позволь та ей хотя бы через свитер поласкать свои маленькие, смотрящие в стороны груди, или забраться рукой к ней под юбку, или просто раздеть ее. Когда О. целовала ее, Жаклин замирала, будто прислушиваясь к чему-то. Целуя Жаклин, О. запрокидывала ей голову и языком приоткрывала губы. При этом ей все время казалось, что если не поддерживать Жаклин, то девушка обязательно упадет — молча, с закрытыми глазами. Но как только О. отпускала ее, Жаклин вновь становилась этакой добродетельной светской дамой, резкой и ироничной. Тогда она говорила: «Вы испачкали меня помадой». И, улыбаясь, вытирала губы. В такие мгновения О. старалась запомнить все подробности — легкий румянец, появляющийся после ее поцелуев на щеках Жаклин, слабый, отдающий шалфеем, запах пота — чтобы потом обо всем этом рассказать сэру Стивену. До сих пор Жаклин позволяла О. только целовать ее, а сама при этом оставалась совершенно безучастной.
Уступая О. она становилась совсем другой, не похожей на обычную, Жаклин. Все остальное время она вела себя очень независимо и отстраненно, стараясь никоим образом не давать никаких поводов для подозрений и сплетен. Пожалуй, лишь появляющаяся все чаще и чаще на губах Жаклин таинственная улыбка, или скорее даже тень, след этой улыбки, похожей на улыбку Моны Лизы — такой же неопределенной, неуловимой, странно беспокоящей, указывала на то, что под холодным взглядом этих зеленых бездонных глаз, возможно, скрывается нечто похожее на смятение.
О. довольно скоро заметила, что Жаклин по-настоящему доставляли удовольствие только две вещи: с первой все просто — это подарки, которые дарили ей всегда и везде, со второй же несколько сложнее — ей нравилось видеть в людях признаки того желания, что она возбуждала в них, с той лишь оговоркой, что эти люди либо должны быть полезны ей, либо их внимание должно льстить ее самолюбию. Так вот О. не понимала, чем же она могла быть полезна Жаклин? Хотя, возможно, что подруга сделала для нее исключение и ей просто нравилось вызывать в О. желание и восхищение, которых та старалась не скрывать. Да и ухаживания женщины безопасны и не имеют последствий. Однако, О. подозревала, что подари она Жаклин, которой, похоже, постоянно не хватало денег, чек на десять или двадцать тысяч франков вместо перламутровых клипсов или нового шарфа, на котором на всех языках мира было написано «Я люблю вас», девушка стала бы сговорчивее и перестала бы избегать ее ласк. Но О. отнюдь не была уверена в этом.
Время шло, и сэр Стивен начал проявлять определенное недовольство медлительностью О. Она оказалась в некоторой растерянности, и тут, как нельзя более кстати, вмешался Рене. Он часто заходил за ней в агентство и раз пять или шесть заставал там Жаклин; тогда они втроем шли либо в «Вебер», либо в один из находящихся по соседству английских баров. О. замечала тогда во взгляде Рене, когда он смотрел на Жаклин, смесь интереса, самоуверенности и похоти — примерно так он смотрел на девушек, бывших в его распоряжении в замке Руаси. Но Жаклин находилась под защитой крепкого сверкающего панциря своей неотразимости, и взгляды Рене ничуть не смущали ее. Зато они задевали О. — то, что по отношению к себе она считала естественным и нормальным, по отношению к Жаклин ей казалось совершенно недопустимым и оскорбительным. Хотелось ли ей защитить Жаклин? Или это было вызвано простым нежеланием делить ее с кем-либо? Впрочем, и делить-то еще было нечего — Жаклин пока не принадлежала ей. И если, в конце концов, это произошло, то лишь благодаря Рене. Трижды, когда Жаклин напивалась больше чем следовало — глаза ее при этом становились колючими, а выступающие скулы заметно розовели, — он вынужден был отвозить ее домой.
Она жила в Пасси, в одном из тех убогих семейных пансионатов, где после большевистской революции нашли себе пристанище многие беженцы из России. Сделанный под цвет мореного дуба вестибюль, протертый местами до дыр зеленый палас, покрывающий пол, и толстый слой пыли лежащий везде, куда ни кинь взгляд. Примерно это увидел Рене с порога входной двери, когда первый раз провожал Жаклин домой. Но ни тогда, ни потом ему так и не удалось переступить этого порога — стоило ему только выразить желание войти, как Жаклин всякий раз кричала: «Нет, большое спасибо!», и, выскочив из машины, забегала в дом и резким движением захлопывала за собой дверь, так словно за ней кто-нибудь гонится.