— Давайте говорить по кругу, — рассудительно предложил молчавший доселе Максимилиан. — Друг с другом не спорить и сказанное не обсуждать, пока не выскажутся все.
— Разумно, — согласился Сезар и наконец выпил свое вино. — Я буду говорить о том, что понимаю. Нас и тех, кто к нам примкнул, около сорока тысяч. Сейчас люди готовы драться, но если их не занять чем-нибудь и не ободрить хоть маленькой, но победой, солдаты начнут уходить. Вешать дезертиров не хочу, это сыграет на руку Годою. Займем их работой на укреплениях.
К осени мы должны превратить побережье Адены и Гверганду в непреодолимый рубеж. Это не столь уж и трудно. Нападения с моря опасаться не приходится, хотя берег патрулировать не помешает. Время у нас есть. Как раз достаточно для проведения работ. Пусть Годой увязнет под Гвергандой, а еще лучше — зазимует. Для армии нет ничего хуже зимней осады, но он, боюсь, это тоже понимает. Если ему не удастся взять город с маху, уйдет на зимние квартиры не позднее конца Зеркала.
— Командор прав, — подхватил Добори. — От себя добавлю, что нужно что-то сделать с городом. Гверганда — порт, а в порту вечно болтаются самые разные люди. Я не хочу, чтоб в один прекрасный день взлетели на воздух пороховые погреба. С другой стороны, с купеческими старшинами ссориться тоже не резон. Нельзя, чтобы город захотел перейти под руку узурпатора…
— А это уже наше дело, — просто сказал Феликс. — Я надеюсь, слово Архипастыря и то, что я временно перенесу Святой престол в Гверганду, сделает большинство горожан нашими сторонниками. Я предложу всем, кто не хочет сражаться против посланца Антипода, покинуть город, остальные же будут объявлены участниками Святого похода, а они могут сложить оружие лишь по воле Архипастыря.
— Вы правильно рассудили, ваше святейшество, — медленно и значительно проговорил Максимилиан, — но, памятуя о случившемся на Лагском поле, мы должны особо беречь вашу жизнь. Убийство маршала Ландея обернулось военной катастрофой. Смерть Архипастыря будет означать окончательное поражение, так как конклав может избрать, и наверняка изберет, сообщника узурпатора.
— Да, мы должны беречь вождей. Никогда не считался с тем, что болтала Церковь, но сейчас без вас не обойтись. — Эрик по своему обыкновению говорил, что думал. — Его святейшество нам поможет — очень хорошо. Мы будем держать Гверганду, и мы ее удержим. А что будет делать Годой? Да хозяйничать в Арции!
Нельзя нам сидеть в обороне. Нужно нападать самим, нужно вынудить Годоя показать свои рога. Пусть его ненавидят и боятся. На десять трусов всегда найдется один мужчина, который схватится за оружие. Нельзя, чтобы Арция поверила тарскийцу, нельзя, чтобы мы выглядели смешно и глупо! Свергни Годой Эллари, ему пришлось бы обихаживать овдовевшую империю не месяц и даже не год, а плакать по Базилеку с Бернаром не спешат!
Годой умен, он и Эланд попытался прибрать к рукам незаметно, с расшаркиваниями да соболезнованиями. Сыграл, мерзавец, на всем — на твоем, Рене, исчезновении, и на том, что Рикаред такая, простите меня, Великие Братья, и вы, господа клирики, мокрица! И в Арции он так же извиваться будет…
— Будет, — подтвердил Гардани. — Тарскиец начал с Гелани, но там его точно ненавидят и боятся. Таянцам не нужно объяснять, что это за тварь! Он запугал людей до полусмерти, но страх еще не успел въесться в кости. Таяна может и должна восстать. Если отрезать Годоя от Тарски и гоблинов и запереть между Эландом и Атэвом, ему придется крутиться, как ужу на сковородке… В Таяне меня еще помнят, а кое-кто и любит. То, что я воскрес, воспримут как знак судьбы. Если мы с «Серебряными» тайно вернемся через Чернолесье в мои родовые земли, то соберем неплохую армию. Запалить восстание в Гелани мне по плечу, а там поднимутся Гери, Завгородня, Фронтера…
— Разумно, — не выдержал Мальвани. — Если граф Гардани берется исполнить задуманное.
— Нет. — Слово Рене возымело эффект неожиданного выстрела из пистоля, а герцог слегка улыбнулся и повторил: — Нет, Шани, никуда я тебя не отпущу!
1
Болотистые мелколиственные леса Внутреннего Эланда и Окраинной Таяны, с густым подлеском, завалами из бурелома, оврагами и промоинами, были местом скучным и гиблым. Люди здесь жались либо к озерам и речкам, либо к Идаконскому тракту, что вел от Гелани до переправы через Гану и от переправы дальше в Эланд. Другой большой дороги здесь не имелось, что Рене несказанно радовало. Не водилось тут и пограничных застав, да и кому бы они были нужны, если Эланд и Таяна несколько веков составляли чуть ли не единое целое, а богатством здешние края похвастать не могли? Те, кто подавался из Арции в Таяну, предпочитали селиться южнее, где и земля была получше, и зима покороче, а в чащах да болотах северо-востока раздольно чувствовали себя только травники да охотники за мелким, но ценным зверем вроде черной белки, весьма уважаемой арцийскими модниками.
И эландские герцоги, и таянские короли на Чернолесье внимания не обращали, а немногочисленные местные жители никогда никаких хлопот никому не причиняли. Жили себе и жили. Неудивительно, что Рене знал Пограничье хуже побережья и даже Лисьих гор. Это раньше, когда Рысь и Альбатрос только заявляли о себе, а Арцийская империя переживала пору расцвета, старый Идаконский тракт был оживленным, но чем сильнее становились молодые государства, тем большую уступчивость демонстрировали фронтерские бароны и мунтские владыки.
В конце концов удобную прямую дорогу вдоль Лисьих гор прозвали Эландской тропой, да и Гверганда последнюю сотню лет лишь формально считалась имперским городом, на деле же заправлявшие там купеческие старшины давно превратили ее в вольный порт, а Северную армию терпели только в обмен на право беспошлинного вывоза арцийских товаров.
Шли годы, Гверганда все больше богатела, богатели и Морской Эланд, и Восточная Таяна, а в Чернолесье ничего не менялось, за что Рене Аррой нынче благодарил всех богов прошлых, настоящих и будущих, так как замысел Шани мог сработать только в случае неожиданности. И вот теперь шесть сотен «Серебряных» пробирались узкой лесной тропой, распугивая белок.
То, что они задумали и с чем скрепя сердце согласились Мальвани и Архипастырь, могло прийти в голову только маринеру. Ни один военачальник и тем более политик не решился бы на подобную авантюру, но эландец, поразмыслив пару ночей, окончательно убедил себя в том, что у них есть лишь один выход. Пока Годой прибирает к рукам империю, они захватят Таяну и, закрыв изнутри Гремихинский перевал, запрут Годоя с его гоблинами в Арции.
План был прост. Годой увел с собой большинство тарскийцев и тех таянцев, которых удалось купить или запугать; в городе же остался пусть и вооруженный до зубов, но вряд ли многочисленный гарнизон, чье дело — держать в страхе безоружных горожан. Однако за время своих скитаний Счастливчик Рене убедился, что ни одно войско не остановит таких вот мирных жителей, когда те, захмелев от собственной смелости, топча и своих и чужих, с ревом бросаются на ощетинившийся пиками строй, поджигают собственные дома, толкают в пламя тех, перед кем еще вчера трепетали.