— Ну, если есть время…
— Есть, но мало.
— Вкопаю столб или, еще лучше, отыщу подходящее дерево, перекину через него канат и…
— Хвала святому Эрасти… Так вот, нельзя позволить ройгианцам вкопать здесь столб.
— Но как?
— Очень просто. Убивать «сборщиков», как в той несчастной деревне. Они по утрам орудуют, если с вечера не попасть внутрь замкнутого ими кольца, вы их запросто перебьете. Их меньше, чем вас, и они не воины, а палачи…
— Что ж, — оживился Луи, — это дело. Вы знаете, где их искать?
— Мы их уже нашли, — откликнулась проводница. — Придут другие — найдем и других. Ваше дело, чтобы никто не ушел… Все «сборщики», перешедшие Горду, должны быть не просто убиты, они должны исчезнуть. Пусть ройгианцы думают, что это магия…
— Но ведь останутся трупы, кони…
— А вот это уже наше дело, — ответила старуха. — Вы будете убивать, мы — прятать следы… На это наших сил пока хватит. Вижу, хочешь что-то спросить. Спрашивай.
— Почтенная госпожа, а не проще их уничтожать прямо у Горды, ведь Всадники это могут?
— Могут, — согласилась болотная госпожа, — но когда сил не хватает, приходится делать лишь то, что за тебя никто не сделает. У всадников свой враг, у вас — свой.
— А как же вы обходились до нас?
— С трудом, — засмеялась проводница. — Мы не могли их истреблять, разве что они сунулись бы в топи, но мы могли им мешать. Их талисманы могут не сработать, если в деревне, скажем, не вовремя раскричатся петухи… Беда, что нас мало…
— Было мало, — отрезал Луи.
— Тогда с рассветом и начинай, — заключила старуха. — И помни: отныне вы — духи леса. Вас никто не должен видеть, о вас никто не должен знать. Нагрянуть, убить и исчезнуть! Мы за вами приберем, а вас спрячем так, что никто и никогда не отыщет. Что-то еще?
— Михай Годой — посвященный?
— Бесспорно, но это не все. Этот упырь сосет кровь из разных шей.
— Но как могло случиться, что Всадники его пропустили?!
— Запрет. — Седая ведьма вздохнула, как обычная старуха. — В жилах Годоя течет кровь старых богов, и никто из нас не может ее пролить. Это должны сделать люди. Или арры, а вернее всего, те, кто пошел от того же корня, что и тарскиец.
— Госпожа…
— Мое имя Эарите.
— Сигнора Эарите, а если мы будем бить не только этих… «сборщиков»? Это ведь единственная дорога из Таяны в Арцию. Тут и гонцы, и обозы, и подкрепления…
— Если не будешь зарываться и оставлять следы, бей, — решила болотница. — Но на большие отряды не кидайся, людей береги. А глаза и уши мы тебе дадим… Лупе, ее Лупе зовут, знает, кого спросить и как позвать.
— Эарите, — тихо спросила босоногая, — мне пора?
— Пора, хватит с тебя болота. Ты — человек, вот и иди к людям, пока можешь…
1
Сташек производил впечатление человека, который средь бела дня увидел привидение. Он был не столько перепуган, сколько потрясен до глубины души. Хорошо хоть темного ужаса, которого опасался Рене, в его глазах не было. Юноша владел собой достаточно, чтобы обратиться к герцогу, как и полагалось «Серебряному».
Рене, будучи истым эландцем, не обращал внимания на воинские ритуалы, столь любимые таянцами и арцийцами, но «Серебряные» упорно им следовали, словно убеждая самих себя, что все в порядке и они по-прежнему гвардия наследника таянской короны. Адмирал им не мешал, даже подыгрывал, но сегодня был не тот случай.
— Судя по тебе, боя не было? Они что, ушли, бросив коней?
— Нет, монсигнор. — Сташек изо всех сил старался выглядеть бывалым воякой, но когда он волновался, его семнадцать лет заявляли о себе в полный голос. — Они все там. И жители деревни тоже. Мертвые.
— Все? — Рене даже не стал скрывать удивления.
— Все, — подтвердил юноша. — Эти… «рогатые» перебили селян, а затем кто-то их прикончил. Я таких стрел отродясь не видал, и никто из наших тоже.
— Поехали, — бросил Рене, пришпоривая коня. Цевец обиженно обернулся, но промолчал: то, что ржание под седлом является страшным преступлением, он усвоил еще в жеребячьем возрасте. Максимилиан, поправив наперсный Знак, последовал за герцогом, мысленно готовясь к неприятному зрелищу. Но приготовиться к такому было свыше человеческих возможностей.
Все жители деревни — что-то около сотни человек — с перекошенными от смертного ужаса лицами лежали на небольшой площадке в центре деревушки. Хоть Приграничье и считалось вотчиной Церкви Единой и Единственной, местные предпочитали молиться каким-то своим богам, и вместо церкви посредине поселка возвышалась огромная ель, вокруг которой стояли четыре изукрашенных шеста, отмечая стороны света. Клирик припомнил, что обитатели этих мест упорно поклонялись Мировому Древу, чье многочисленное потомство снабжало их всем необходимым. Отучить чернолесцев от этой дурной привычки у Церкви как-то не получалось, а искоренить ересь огнем и мечом без помощи таянских и эландских властителей было невозможно, да и рыцарей, желающих отправиться в Святой поход в эти гиблые места, не находилось.
Ямборы и эландские Волинги предпочитали с Церковью сверх необходимого не ссориться и без напоминаний платили положенную долю, в том числе и дарами Чернолесья, так что вечное проклятие его жителям все же не грозило. Защиты, впрочем, они тоже не дождались ни от своих смешных божков, ни от Триединого.
Те, кто захватил деревню, действовали умело и безжалостно. Они перебили людей, как мух, — бедняги даже не пытались сопротивляться. Матери не прикрывали собой детей, мужья не защищали жен. Во всей деревеньке не нашлось ни одного храбреца, с голыми руками бросившегося на вооруженных воинов и принявшего смерть лицом к лицу.
Луи Гаэльзский, окажись он тут, узнал бы руку своих «знакомцев», но здесь все было проделано более чисто. Убитые лежали в одинаковых позах лицом к священному для них дереву, ногами к околице. Мертвые лица искажал животный ужас, но видимых следов насилия не было. Только белые ветвистые рога пришпиливали к стволу гигантской ели молодую девушку, и это была единственная кровь.
Смерть убийц выглядела более вещественно. Около трех десятков мужчин в светло-серых, почти белых коротких плащах валялось у окровавленного ствола и по краю площади, и в теле каждого торчала длинная белооперенная стрела. Одинокая и смертельная. Неведомые стрелки били без промаха.
Максимилиана передернуло, когда Рене рывком вытащил из лежащего у его ног трупа сверкающую стрелу. Клирик готов был поклясться как в том, что он никогда не видел столь совершенного оружия, так и в том, что в глазах Рене промелькнуло узнавание и… невероятное облегчение. Несмотря на весь ужас открывшейся им сцены, герцог на глазах помолодел. Странным образом его настроение передалось окружающим. «Серебряные» споро, повинуясь отданному приказу, принялись за невеселые приготовления, но на их лицах теперь читалась уверенность в победе.