На крышах шептались: гляди ж ты!.. в плену у дракона… вот повезло… в когтях уволок… страху-то… гляди ж ты, гляди!
Рука принца Остина лежала на Ютиной, в кружевную перчатку затянутой руке. Их только что сочетали браком.
— Слава! Слава! Совет да любовь!
Далее катилась целая вереница королевских экипажей. Под государственными гербами заплаканная от счастья Ютина мать обнимала двух младших дочерей — веселую Май и задумчивую Вертрану; отец Юты бережно поддерживал под локоть старика Контестара — тому посчастливилось-таки дожить до этого дня. Шумные придворные и знать двух стран грозили опрокинуть переполненные кареты; от Акмалии был только официальный посол — король и принцесса Оливия находились в горах на отдыхе.
В хвосте процессии валом валили горожане, подбрасывая и теряя в сутолоке шляпы и платки. Какой-то мальчишка свалился с конька крыши и повис, зацепившись штанами за железный штырь.
Процессия направлялась к королевскому дворцу; ворота были распахнуты, стражники застыли, вскинув полосатые пики. Уже на просторном дворе мышей выпрягли и собрали в ящик с дырочками — там поджидал их лакомый желтый сахар. Танцующая пара, окончательно изнуренная, спрыгнула, наконец, с двуколки; шарманщики и гвардейцы образовали живой коридор, и по этому-то коридору Остин и Юта двинулись к покрытыми ковром ступенькам.
Опираясь на руку принца, Юта не шла — выступала. Четверо пажей несли ее длинный шлейф; горделиво подняв голову, принцесса входила в дом своего мужа — входила, сопровождаемая тысячей взглядов.
И еще один свидетель этой сцены наблюдал за Ютой, окаменев перед магическим зеркалом.
Он видел, как готовили свадебную церемонию и накрывали столы, как снаряжали жениха и невесту, как в присутствии горожан и знати объявили их мужем и женой, как прокатился улицами свадебный кортеж, как Юта поднялась по ступеням дворца… Целая толпа лакеев разводила гостей по празднично убранным залам, усаживала за столы, и среди мелькающих кружев и бантиков Арман потерял Юту из виду.
Зеркало замигало, покрылось будто сетью морщин… Погасло. Вспыхнуло вновь, и Арман увидел, как Остин помогает Юте устроится в королевском кресле, а она не то благодарно, не то просто рассеянно гладит рукав его мундира…
Армановы руки сжали деревянные подлокотники, резко выступающие костяшки пальцев побелели.
С утра он пытался пить — но вино не лезло ему в горло, как вчера, как неделю назад, как вот уже почти месяц. Влитый в рот насильно, благородный напиток не приносил ни отдыха, ни забвения — тошноту, и только.
Неделями напролет он пытался увлечь себя расшифровкой клинописи, острым ножом вырезал на темной столешнице знаки, когда-то перерисованные Ютой на стену около камина; он ошибался и начинал снова, но занятие это, тяжелое и нудное, не приносило облегчения. Измучившись, отупев, он путал знак «море» со знаком «смерть».
Тогда он стал улетать из замка далеко и надолго; однажды, поймав на обед дикую козу, он вообразил вдруг, что несет в когтях девушку. Коза так и осталась в живых.
Раз или два он летал в гнездо калидонов. Но первые осенние дожди уже напитали пух влагой, он потемнел, съежился и вместо белой перины был похож на грязную тряпку…
И все это время он часами просиживал перед зеркалом в надежде увидеть Юту.
Она явилась ему всего дважды, мельком — один раз с матерью и один раз — одна, бледная, отрешенная, но явно счастливая. И он радовался ее счастью — но радость получалась неважная, принудительная какая-то, фальшивая.
Зато в день свадьбы зеркало расщедрилось, как никогда.
Устало покачиваясь взад и вперед, Арман смотрел, как молодым подносят традиционные яства — крылья чайки и пирог с языком суслика. Как вместо короля Контестара, которому трудно говорить, праздник начинает мэр — тот самый мэр, речь которого не так давно была прервана наглым вмешательством самого Армана… Как трубачи вскидывают медные трубы, как от звука их вздрагивают язычки свечей, как в толпу, собравшуюся у входа, сыпятся цветы пополам с золотыми монетами… Как Остин нежно кладет руку на Ютины пальцы, с которых уже стянута перчатка… Как Юта…
Остин накрыл ладонью принцессину руку. Юта вспыхнула, как факел; горячие мурашки полчищами хлынули к щекам и ушам, и без того красным от выпитого вина.
Близилась первая брачная ночь.
Последний месяц жизни казался Юте сказочным и беспокойным наваждением. Она, давно уже привыкшая прятаться в тени, оказалась вдруг героиней, спасенной жертвой, центром всеобщего внимания. Сам день освобождения помнился ей плохо, урывками; как она встретила Остина, как Остин встретил ее, что стряслось за время, пока они пешком брели до ближайшей к драконову замку деревни, что случилось потом — все это плавало в густом тумане. Мелькали в памяти лица родителей и сестер, руки помнили судорожные, до боли, объятья; Остин был рядом, Остин все время был рядом, до него можно было дотронуться, проверяя — не сон ли?
Потом ее встречало родное королевство, и люди плакали от умиления, а перед Остином склонялись, как перед ожившим божеством… Никто не замечал уже, что Юта некрасива — глядя на нее, видели не угловатые плечи и длинный нос, а драконову темницу, несчастную заточенную девушку и рыцаря, повергающего ящера в прах.
Близкие, конечно, то и дело расспрашивали украдкой — а что дракон? Но будто печать сковывала Ютин язык, и сам король велел прекратить расспросы: натерпелась, видно, бедняга.
Тем временем воспоминания о днях, проведенных в замке, отступили под натиском стремительных событий: из Контестарии прибыла делегация, чтобы, по древней незыблимой традиции, просить Ютиной руки для принца Остина. Король, Ютин отец, не смог даже сохранить необходимую бесстрастность — согласился радостно и поспешно, но никому и в голову не пришло осуждать его. Юта стала невестой, и последующие дни слились в долгую пеструю череду.
Оливия не нашла в себе сил, чтобы поздравить Юту хотя бы официально. Тем хуже — при дворе теперь считалось хорошим тоном запустить в адрес гордячки маленькую шпильку.
Весь месяц был для Юты долгими, непрерывными именинами. Принцесса была пьяна без вина; иногда, просыпаясь в роскошной спальне отцовского дворца, она не могла понять, где находится, в другой раз принималась щипать себя и колоть до крови, не веря — это действительно происходит? Не кажется, не снится, не бред?
Некоторое время она еще чувствовала себя не в своей тарелке, но к хорошему привыкнуть легче, чем к плохому, и вскоре она удивилась бы, вспомнив, что когда-то обходилась и без всеобщей любви, и без свадебных приготовлений.
Королева-мать, сияя, повторяла фрейлинам: как она изменилась! Какая веселая и покладистая!
Слуги шептались: а принцесса-то… ничего! Похорошела даже, хоть и дурнушка…
Май танцевала от счастья, да и Вертрана радовалась — по-своему, сдержанно.
И вот этот день настал…
Ощутив руку Остина на своей ладони, Юта затрепетала, как бабочка в сети сачка. Речи и пожелания доносились до нее нестройным гулом, лица за столами слились в пестрое месиво, и, когда ненадолго удавалось закрыть глаза, перед ними в красной темноте блуждали черные пятна… Остин бормотал что-то ободряющее, и чьи-то руки в накрахмаленных манжетах наливали в бокал вино и клали на золотую тарелку изысканные яства, но Юта не съела ни кусочка.