— Или мы должны будем убить ее сами... Мы не можем позволить Нагумо узнать о «Фобосе».
На лице Бразедновича отразились следы внутренней борьбы.
— Почему ты говоришь все это мне?
— Потому что нам нужно проводить эту операцию совместно... Каждый солдат-повстанец в Сильванском бассейне должен уже знать к этому моменту, что я понизил тебя в тот день за нападение на университет без приказа, и каждый из них должен знать, почему ты так поступил. Как же я могу дать им приказ делать то же самое, если ты не захочешь помочь? Диверсанты Рэмеджа, я думаю, последуют за мной. Но, чтобы добиться успеха, нам нужно привлечь всех, кто у нас есть, всю Верзандийскую армию. Я нуждаюсь в тебе, Толлен. Я нуждаюсь в твоей помощи... и в твоем авторитете.
Глубоко в глазах Брадзедновича вспыхнуло какое-то мерцание, но Грейсон увидел, что оно тут же погасло. Повстанец отвернулся:
— Нет, капитан... нет.
— Боже правый, да почему?
— Ты имеешь наглость стоять здесь и просить меня отправить моих людей на верную смерть... после того, что ты проделал со мною... перед моими людьми?
— Пойми, ты вернешься к командованию. Тебе не нужно было отказываться от него в предыдущий раз. Мы могли бы что-нибудь придумать.
— Слишком поздно, Карлайл. Ты унизил меня перед моими людьми. Ты думаешь, они пойдут за мной... сейчас?
— Не вижу причин, почему бы и нет, — ровным голосом сказал Грейсон. — Мои люди идут за мною.
— Может быть, в этом и проявляется отличие нас от наемников. Плати им вволю, и...
— Черт побери, какое это имеет отношение? Посмотри...
— Карлайл, не думаю, что ты поймешь. У меня есть горсть людей — тех, которые были со мной до твоего появления, которые, возможно, еще пойдут за мной. Остальные... я не знаю. Может быть, и они пойдут, но не будет полного доверия. Ты разрушил его, Карлайл. Ты сделал это. Ладно, я еще могу бороться с Нагумо,... но по-своему. В выбранное мною время.
— Толлен, все, что мы сделали здесь за последние месяцы, сотрудничество между различными отрядами повстанцев, между твоими людьми и моими... Мы не можем позволить всему этому разрушиться.
— Это уже произошло. — Толлен тряхнул головой. — Большая часть верзандийцев не пойдет за мною... скорее они последуют за тобою, если ты пойдешь путем, к которому просил меня присоединиться. Так будет лучше. Я не встану у тебя на пути, не буду мешать твоим планам. Я уведу тех, кто последует за мной, обратно в горы Упсала, что возле моего старого дома. Мы будем совершать вылазки и вредить Дому Куриты оттуда.
— Это не выход, Толлен. Нам нужно действовать вместе. Твои люди знают тебя. Они пойдут за тобой.
— Когда я последую за тобой? Нет, капитан, я на это не пойду. Я не могу просить своих сделать это. Не понимаю.
— Не понимаешь? Может быть, Карлайл, ты не тот руководитель, каким был в моих глазах? Нет, ты, может, и волшебник в вопросах тактики, но тебе еще многое нужно узнать о людях. — Он развернулся и ушел, оставив Карлайла в полной растерянности.
Грейсону очень не хотелось в этом признаваться, но он почему-то знал, что Бразеднович прав.
Нагумо кивнул изображению Влада Янсона, появившемуся на экране интеркома:
— Думаешь, она может кое-что знать?
— Я уверен в этом, мой господин. Мы получили на детекторе исключительно специфические реакции, когда я спрашивал ее о том, где расположено тяжелое оборудование и аппаратура для ремонта их боевых роботов. Она лгала, само собой, но некоторые ее ответы наводят на мысль, что у наемников есть скрытая где-то секретная база или предприятие.
Пульс Нагумо участился.
— Ты спрашивал ее об их корабле? Утонул ли он в шторм, как все полагают? Янсон оскалил зубы:
— Она сказала, что шаттл затонул в шторм. Я рассчитал, что с вероятностью восемьдесят процентов она врет и что в этом случае невредимый корабль находится где-то в Сильванском бассейне.
— Это могло бы многое объяснить. Что еще ты узнал?
— Я нашел ее слабое место, мой господин. У меня есть рычаг, который ее расколет.
— Ну?
— Конечно, я не знаю деталей. Но полагаю, это произошло некоторое время назад, что Калмар перенесла ужасную потерю... и что эта потеря ассоциируется с огнем.
— А...
— Все верно, мой господин. Она показала обычные реакции на угрозы, предназначенные вызвать боязнь смерти, или боли, или тюремного заключения, — все обычные методы. Но она проявила ужас перед смертью от огня. Весьма необычно... весьма удовлетворительный отклик на этот раздражитель.
Нагумо закрыл глаза и проверил свою реакцию. Он не позволит доктору увидеть его эмоции.
Энтузиазм Янсона в своей работе всегда пугал генерал-губернатора. До настоящего момента Нагумо не осознавал, насколько сильное отвращение он питает к этому человеку и его слащавой улыбке. Он даже подивился себе, что не может сдержать собственного раздражения, как будто он стал мягче за последние месяцы.
— Так что я могу полагаться на вас... на использование ваших данных в получении нужных мне сведений?
— Конечно. Не хотите ли сами спуститься и поприсутствовать? Это будет интересно.
— Нет. — Черт побери, у меня есть другие занятия, нежели портить нервы, наблюдая за твоей игрой! — отдаю ее в твои руки. И, когда закончишь, будь уверен, что я потребую полный отчет!
— Конечно, мой господин, — сказал доктор, и Нагудо увидел, с какой озабоченностью тот возвратился к своему отвратительному занятию.
В сложившихся обстоятельствах это было наилучшим планом, который только мог возникнуть. Группа добровольцев из пятидесяти верзандийцев следовала за Грейсоном и сержантом Рэмеджем, прокладывавшим путь сквозь темноту. Они были одеты в черное с головы до ног. Их лица были вымазаны черной краской, оружие и каждый предмет снаряжения были тщательно обернуты в тряпки и обвязаны, чтобы избежать ударов металла по камням или металлу. Рэмедж сказал Грейсону с глазу на глаз, что эти ребята были самой лучшей командой, с которой он когда-либо работал. Многие месяцы он готовил их к специальным операциям, проводимым малыми силами.
Не все из коммандос были верзандийцами. Одной из них, неузнаваемой в очках ночного видения, с выкрашенным черной краской лицом, была Сью Эллен Клейн, пилот истребителя, перешедшая в коммандос.
Грейсон увидел ее сидящей на валуне, когда она рассчитанными и точными движениями точила на камне нож.
— Что ты делаешь в этой компании? — спросил он.
— Я доброволец, капитан. — Голос ее был тих, но тверд.
У Грейсона почти не было возможности с ней поговорить со времени ее спасения несколько месяцев назад. Тогда ему показалось, что плен превратил ее, пусть даже на время, в совершенно опустошенного человека. Теперь он видел в ее глазах огонь, и это удивляло его.