Он мог бы еще уйти – через окно, балкон и даже назад, через прихожую, но сделал ошибку, последнюю в жизни. Сначала он выстрелил в Ульяну из «глока-21» с глушителем, попав ей в плечо, а потом выхватил ампулу-шприц с усыпляющим веществом мгновенного действия. Больше сделать он ничего не успел, ворвавшийся в гостиную Самандар буквально снес ему полчерепа ударом конго.
– Уходим! Ты как?
– Нормально, – задохнувшись, ответила девушка, расширенными глазами глядя на труп японца и забрызганные кровью стены. – Я справлюсь, пуля в мякоти…
Самандар кивнул, прислушался к чему-то, бросил:
– Я сейчас, – и исчез. Из коридора донесся шум, вскрики, удары, автоматная очередь, затем все стихло. Через минуту появился Вахлд Тожиевич, забрызганный чужой кровью, и этот его вид снова заставил Ульяну побледнеть.
– Я… никуда… не пойду.
Самандар, не выходя из состояния боя, снова прислушался, вернулся в прихожую, вытащил из-под боевика штурмовую винтовку «НК G11», стал в гостиной за штору, несколько секунд всматривался в соседний дом, потом приоткрыл окно и сделал два выстрела. Бросил винтовку на пол.
– Уходим, сейчас сюда примчится ОМОН.
Ульяна покачала головой:
– Я с тобой… не пойду…
– Пойдешь, – глухо сказал Вахид Тожиевич. Поднял с пола ампулу-шприц, которой так и не успел воспользоваться Маюмура, и коротким движением воткнул девушке в руку.
Ульяна изумленно вскрикнула, потом ноги ее подкосились, я она опустилась на пол, не сводя гаснущего взора с лица Самандара.
– Прости, дорогая, киднеппинг – последнее дело, но мне нухен заложник, – тем же глухим голосом проговорил он. Затем взял девушку на руки, остановился у двери в спальню, откуда доносилась молитва Анны Павловны:
– Господи Боже Вседержителю, спасе всего мира! Сохрани и спаси раба своего и рабу свою Ульяну на всяком месте и на всяк час…
Открыл дверь:
– Ульяне требуется врач.
– Что с ней?! – всполошилась старушка, по лицу которой катились слезы.
– Жива, я в больницу. Скоро к вам приедет один парень… Василий Котов. Так вот скажете ему, чтобы ждал моего звонка.
– Как сказать? Кто был? Вы кто?
– Он догадается, – ответил Вахид Тожиевич уже из лифта.
Во дворе он прошел сквозь собравшуюся толпу жильцов к машинам, на которых приехала группа Маюмуры, посадил Ульяну на заднее сиденье джипа «мицубиси» и выехал на улицу.
Вызванный кем-то из соседей Ули милицейский наряд приехал только через полчаса после его отъезда.
Дом, в котором они остановились, принадлежал троюродному дяде Ивана Терентьевича по отцовской линии и располагался на окраине Рязани, в ста метрах от Оки, на правом ее берегу. Василий сначала порывался поселиться в гостинице, но Парамонов уговорил его остаться.
Дом был, как и все дома частного сектора, деревянный, старый, без особых архитектурных прибамбасов – мансард, фронтонов, башен, застекленных террас и веранд. Строили его почти век назад, но строили добротно, и внутри он был просторен, светел и чист. Зимой в нем было тепло – хозяин оставил русскую печь, но добавил еще и водяное отопление, летом – прохладно.
Хозяев имелось двое – старики, доживающие век: Харлампий Игнатович Пресняков и Катерина Пафнутьевна, его жена; обоим давно перевалило за семьдесят.
– Что нам надо, – вздыхала сухая, но жилистая и сильная еще хозяйка с темными, почти без седины волосами. – Дети разъехались кто куда, внуки по городам живут, а мы тут зимуем. Свой сад, огород, коза, куры… все свое. Располагайся, мил человек, места всем хватит.
Василий оглядел комнату: кровать с горкой подушек, стол, большой сундук, этажерка с книгами, окно в сад, напротив окна – стена печки, на полу домотканые половички, на окне кактусы, на стене – репродукция картины Васнецова «Три богатыря». Уютно, чисто и располагает к полезным занятиям. Видимо, то была комната одного из сыновей Пресняковых.
– Ну, как устроился? – вошел в комнату Иван Терентьевич, раздвинув шторки на двери.
– Нормально, – отозвался Василий. – Давненько не спал в таких древних домах.
– Пошли, покажу подвал.
Вход в подвал начинался из сеней. Парамонов откинул квадратную деревянную крышку в полу, щелкнул выключателем. Внутри, на глубине двух метров, загорелся тусклый желтый свет.
– Бери контейнер.
Друг за дружкой они спустились по деревянной лестнице вниз, и Василий смог оценить размеры подвала.
Тянулся он метров на тридцать, то есть далеко за пределы дома, и стены имел кирпичные, потемневшие от времени. На одном из кирпичей стойки Василий заметил клеймо: «Саврасовъ и сынъ. 1904 г.».
– Кирпичу цены нет!
– Это ух точно, – откликнулся Иван Терентьевич. – Дед Харлампия здесь вино держал. Видишь, бочки остались.
– А вино что ж, выпили?
– Кое-что сохранилось, но этим же серьезно заниматься надо, а как дед помер, так виноделие в семье и захирело.
Парамонов обошел громадные бочки, замурованные в стене, открыл какую-то тяжелую, с виду – из дубового бруса, дверь, зажег фонарь и шагнул в темноту. Василий с некоторым трудом протиснулся следом.
Помещение было невелико, три на пять метров, и тоже казалось обложенным дубовым брусом, но Иван Терентьевич постучал по «брусу» пальцем, вызывая глухой массивный звук, и Василий с удивлением понял, что это металл.
– Сталь? Железо?
– Свинец.
– Зачем?!
Иван Терентьевич пропустил Котова вперед.
– Дед был не только виноделом, но еще и алхимиком. Здесь он ставил опыты, требующие защиты от дьявольских сил и чар.
Взору Василия предстал верстак с десятком пыльных старинных реторт, вычурных стеклянных сосудов, банок и спиралей. Кроме того, две стены подвала скрывались за полками с разного калибра горшками и банками. Все это хозяйство покрывал толстый слой пыли. Запахов особых Вася не учуял, но все же кое-какие флюиды еще витали в воздухе: следы кислот, щелочей, растворов металлов. Но основное мистическое впечатление оставляли не они и даже не сами аксессуары алхимической науки. Тишина – вот что было главным! Глухая, мертвая, абсолютная тишина!
Наблюдавший за Васей Парамонов кивнул.
– Свинец экранирует большинство излучений электромагнитного спектра. Ментальное, или, как говорят сейчас, спин-торсионное поле, – нет, но на общем фоне эффект очевиден. Здесь контейнер побудет какое-то время, пока мы не найдем способ его уничтожить.
Они вышли из алхимической лаборатории и словно окунулись в живой мир звуков, запахов и движения. Иван Терентьевич запер дверь, погасил фонарь.