В качестве отправной точки в “Кроатоане” используется миф о крокодилах, живущих под улицами Нью-Йорка, – смотри также книгу Томаса Пинчтона “В.” (V.) и забавно-ужасный роман Дэвида Дж. Майкла “Тур смерти” (Death Tour), это необыкновенно распространенный городской кошмар. Но на самом деле рассказ Эллисона посвящен абортам. Возможно, он и не противник абортов (хотя в предисловии к рассказу Харлан нигде не утверждает, что он их сторонник), но рассказ куда острее и тревожнее, чем те помятые образцы желтого журнализма, которые сторонники движения “все имеют право на жизнь” таскают в своих бумажниках и сумках, чтобы помахать у вас перед носом, – рассказы, будто бы написанные от лица ребенка, еще находящегося в чреве. “Не могу дождаться, когда увижу солнце и цветы, – произносит зародыш. – Не могу дождаться, когда увижу улыбающееся лицо мамы…” Кончается рассказ, разумеется, словами:
"Вчера вечером мама меня убила”.
"Кроатоан” начинается с того, что герой спускает удаленный в результате аборта зародыш в канализацию. Женщины, которые делали операцию подруге героя, Кэрол, собрали свои инструменты и ушли. Кэрол, обезумев, требует, чтобы герой нашел зародыш. Стремясь успокоить ее, он выходит на улицу с ломом, поднимает люк.., и спускается в иной мир.
Миф об аллигаторах, конечно, результат безумной моды середины пятидесятых на “подарим-ребенку-маленького-кро-кодильчика-ну-разве-он-не-прелестный?”. Ребенок, получив крокодила, держит его дома несколько недель, а потом маленький аллигатор вдруг перестает быть маленьким. Он кусается, может быть, до крови и в результате оказывается в канализации. И нетрудно представить, что аллигаторы скапливаются там, на темной оборотной стороне нашего города, там они питаются, растут и готовы пожрать первого же неосторожного ремонтника, бредущего по туннелю в болотных сапогах. Как указывает в “Type смерти” Дэвид Майкл, в большинстве коллекторов слишком холодно, чтобы там могли выжить даже взрослые аллигаторы, не говоря уже о малышах, которых смывают в унитаз. Но такой скучный факт не в силах убить мощный образ.., и мне известно, что сейчас снимается фильм, основанный на этом мифе.
Эллисон всегда питал склонность к социологии, и мы почти чувствуем, как он хватается за символические возможности такой идеи; когда герой спускается в этот искупительный мир достаточно глубоко, он сталкивается с тайной загадочных, лавкрафтовских пропорций:
"Там, где начинается их страна, кто-то – не дети, потому что они не смогли бы этого сделать, – давным-давно поставил дорожный указатель. Сгнившее бревно, к которому прикреплена вырезанная из вишневого дерева книга и рука. Книга открыта, а рука лежит на ней, один из пальцев касается слова, выбитого на открытой странице. Это слово КРОАТОАН” [275] .
Дальше тайна раскрывается. Подобно аллигаторам, зародыши не погибают. Не так-то легко избавиться от греха. Привыкшие жить в водах плаценты, по-своему такие же примитивные и рептилиеподобные, как сами аллигаторы, зародыши пережили путешествие по канализации и теперь обитают во тьме – символическое существование в грязи и дерьме, которые бросает на них общество верхнего мира. Они – воплощение библейских строк:
"Грех никогда не умирает” и “Грех твой отыщет тебя”.
"Здесь, внизу, в стране, расположенной под городом, много детей. Они живут свободно, и у них странные обычаи. Я начинаю понимать законы их существования только сейчас: что они едят, как им удается выжить и каким образом это удавалось в течение сотен лет – все это я узнаю постепенно, день за днем, и одно чудо сменяет другое.
Я здесь единственный взрослый,
Они ждали меня.
Они называют меня отцом”.
На простейшем уровне “Кроатоан” – это рассказ о Справедливом Возмездии. Герой – подлец, от него залетели немало женщин; Кэрол не первая; до нее из-за этого безответственного Дон Жуана делали аборт его подруги Дениз и Джоанна. Справедливое Возмездие заключается в том, что герой обнаруживает: ответственность, от которой он так долго уклонялся, ждет его, столь же неотвратимая, как разлагающийся труп, который преследует своего убийцу в “Призраке страха”.
Но проза Эллисона захватывает нас, он в совершенстве владеет образом потерянных аллигаторов и творит чудо, воскрешая этот неожиданный подземный мир. Прежде всего мы испытываем гнев – как и в большинстве рассказов Эллисона, мы чувствуем личную вовлеченность, и у нас создается впечатление, что Эллисон не рассказывает нам что-то, а неожиданно бьет из укрытия. Чувство такое, будто идешь в тонкой обуви по битому стеклу или бежишь по минному полю в компании сумасшедшего. Вдобавок мы чувствуем, что Эллисон читает нам проповедь – не тусклую и банальную, но произносимую громовым голосом, который заставляет нас вспомнить “Грешников в руках разгневанного Бога” Джонтана Эдвардса [276] . Лучшие рассказы Эллисона содержат не только сюжет, но и мораль, а самое удивительное и приятное в этих рассказах то, что морализирование сходит ему с рук; мы обнаруживаем, что он редко продает свое право первородства за ясность сюжета. Обычно так не бывает, но в своей ярости Эллисон умудряется увлечь за собой всех – и не шагом, а бегом.
В рассказе “Розы, нарисованные Гитлером” (Hitler Painted Roses) героиня Маргарет Трашвуд страдает, и по сравнению с ее муками страдания Иова – все равно что растянутая лодыжка спортсмена. В своей фантазии Эллисон предполагает – почти как Стейнли Элкин в “Живом конце” (The Living End), что реальность жизни после смерти зависит от того, что думают о нас живые. Больше того, он предполагает наличие вселенной, в которой Бог (множественный Бог, которого называют Они) – это позер, которого не интересует ни истина, ни ложь.
Любовник Маргарет, ветеринар по имени Док Томас, убивает в 1935 году все семейство Рэмсдейлов, когда обнаруживает, что лицемерный Рэмсдейл (“Я не потерплю шлюху в своем доме”, – восклицает Рэмсдейл, застав Маргарет в постели с Доком) время от времени сам пользовался Маргарет; Маргарет, очевидно, становится “шлюхой”, когда сам Рэмсдейл перестает быть ее любовником.
Бешеный гнев Дока переживет только Маргарет, и когда горожане обнаруживают ее, то сразу признают виновной и обнаженной топят в колодце. Маргарет отправляется в ад за преступление, которое, как все полагают, она совершила, а Док Томас, мирно умерев 26 лет спустя, возносится на небеса. Представление Эллисона о небе тоже напоминает “Живой конец” Стейнли Элкина. “Рай, – говорит нам Элкин, – похож на небольшой парк с аттракционами”. Эллисон представляет его местом, где скромная красота уравновешивает – но едва-едва – скромную скуку. Есть и другие сходства; в обоих случаях хорошие – нет, святые – люди отправляются в ад из-за церковной ошибки, и при таком отчаянном взгляде на современные условия даже боги становятся экзистенциалистами. Единственный ужас, от которого мы избавлены, – это зрелище Всемогущего в туфлях “адидас”, с теннисной ракеткой на плече и золотой клюшкой для гольфа. Но, несомненно, в, будущем нас ждет и это.